Совок-3

Подполковник повернулся и пристально вгляделся в глаза партийному аппаратчику. И видно, что-то там рассмотрел. То, что его успокоило. А потом согласно кивнул. В отношениях между ними с этого момента что-то поменялось.

– Я вот другого понять не могу, как этот сопляк, нас с тобой, битых волчар, так подмять смог?! Я в его годы на комсомольских собраниях выступал, Ленина славил и внимательно слушал старших товарищей, как надо Родину любить! А этот… Ну, действительно, пацан ведь он, этот Корнеев! Как так получилось? – Копылов недоуменно, как пингвин, ладонями вниз, развел руки и потешно прихлопнул себя по свисающим бокам.

– Так ты, что, Евгений Геннадьич, и впрямь ничего не понял? – милицейский усмехнулся, снисходительно глядя в лицо собеседнику уже как равному.

Копылов недовольно передернулся, но вопросительно молчал.

– Да хер он свой положил на твою советскую родину, на свой комсомол, на Ленина и заодно на твой коммунизм! Думаю, что он спит и видит, как из этой советской родины свалить! А чего ему тут делать, с его-то хваткой и мозгами? Прозябать в серости или в лагерь садиться за желание жить по-человечески? Вот и сорвался он на тебя за этот твой кидняк с этой квартирой. А заодно и на меня, пропади он пропадом, этот гадёныш! Кто бы мне рассказал про такое, не поверил бы! Меня, самого Герасина, какой-то щенок, сопливый летёха какой-то, да так вот сломал! Сука!!! – Петр Захарыч шмякнул кулаком о ладонь, – Но каков мерзавец, а?! Нет, Евгений Геннадьевич, не пацан он! Я бы этого Корнеева, чтоб он провалился, с великой радостью начальником розыска к себе взял! Да вот только кадры не пропустят. Слишком уж молод этот п#здюк.

Копылов удивленно смотрел на Герасина. Ему было совсем непонятно, осуждает тот или оправдывает этого несоветского мерзавца Корнеева. Да, что там! Очень даже понятно! Евгений Геннадьевич и сам давно уже знал невеликую цену тем лозунгам, которые висели на каждом углу и которые он сам провозглашал трудящимся. И в которые не верил уже давно. Но сейчас перед ним был подполковник советской милиции! Перед ним был начальник РОВД и коммунист!

– И, вот еще что, ты скажи этому мудиле, – подполковник, не оборачиваясь, показал большим пальцем себе за плечо в сторону сидящего в машине облпотребсоюзовца, Герасин, – Доходчиво ему скажи. Если его недоносок в камеру попадет, то его в первую же ночь опустят. Мало того, что статья совсем плохая, так он еще сам по себе духом хлипкий. Точно опустят! И тут даже я ничем не помогу.

– Как это опустят? Что ты имеешь в виду, Петр Захарыч? – забеспокоился Копылов, явно не понимая уголовно-ментовской фени.

Младший Гудошников, он, хоть и натворил бед, но все-таки был сыном его давнего и очень выгодного сотоварища.

– Как, как! Да очень просто! Насуют блатные ему херов во все дыхательно-пихательные отверстия и будет он штатной Машкой на все восемь лет. По его букету, меньше восьми ему точно не дадут, – Герасин выражений не выбирал. Да и к тому же было заметно, что обоих Гудошниковых ему совсем не жалко.

Копылов стоял и растерянно моргал глазами, а Герасин, не прощаясь, пошел к своей машине. Все также, не обернувшись, он сел за руль и уехал.

Придя в себя, Евгений Геннадьевич забрался назад в «Волгу». Маявшийся там Гудошников опять что-то заканючил о своей квартире и о подлом менте Корнееве, погрязшем в алчности и стяжательстве.

– Рот закрой, ничтожество! Ты сделаешь все, как он сказал! Потребует оставить мебель – оставишь! И полы вымоешь, если он захочет. Сам! Лично! Ты понял меня? – от внезапно вспыхнувшей ярости Копылова Илья Михайлович Гудошников едва не обмочил штаны. Таким он своего старшего товарища еще ни разу не видел.

А Евгений Геннадьевич Копылов уже полностью взял себя в руки и опять был тем самым Копыловым, от гнева которого покрывались холодным потом городские начальники. Повидавшие на своем веку всякие виды и мало чего боявшиеся.

– Понял, – вдруг севшим голосом просипел проблемный спонсор, – Но, Женя, где мы с семьей жить будем? – Гудошников жалобно скривил испуганное лицо.

– Где хочешь. У твоих родителей трехкомнатная квартира, вот к ним и поезжайте. Пусть потеснятся, им на двоих слишком жирно. Как все обычные советские люди поживете. Или тебе родного сына совсем не жалко? – зло прищурившись, поинтересовался шурин, – Тогда суши ему сухари.

– Сергей! – приоткрыв дверь, крикнул он стоявшему в стороне водителю, – Поехали!

Полянцева

Прямо из райотдела я поехал к Пашке Тимченко в милицейскую общагу. Хотя, собственно, почему это к Пашке, я к себе поехал. Я ведь там не только прописан, но и койка моя там стоит. На удивление, Тимченко был дома. Если, конечно, казенное общежитие можно назвать домом.

Павел лежал на своей кровати и читал какую-то юридическую книжку. Увидев меня, он радостно заулыбался и, вскочив, кинулся пожимать мне руку. Паша остался таким же, каким я его помнил с празднования двадцать третьего февраля.

– Здорово Серега! Молодец, что зашел! – было видно, что он и вправду рад.