Совок-8 (СИ)

— Слушай, Вячеслав, ты иди по своим делам, чего тебе тут время терять! — обернулся я к оперу, — А мы тут с Семёнычем чайку попьём и заодно поговорим насчет моих дел скорбных и интересов спиртовых. И как только наговоримся, я тебе позвоню в кабинет.

— Не надо звонить, Лёня мне пока без надобности, — подумав, решил Дьяков, — Аккуратно выведи его на улицу и пусть себе гуляет. — Бывай, Лёня! — весело попрощался Дьяков со своим осветителем, не снизойдя до рукопожатия.

А вот это не есть профессионально, отметилось в моём мозгу. Меня, когда я еще только начал оперить, мой старшой учил не выказывать пренебрежения к подсобному аппарату. Да, само собой, держать их надо в строгости, но, если это не совсем уж конченная мразь, то в человеческом отношении им отказывать нельзя.

Стажироваться мне в самом начале карьеры пришлось у старшего опера Аблаватского. Который еще в старые дремучие времена шестидесятых не только ловил карманников, но и дважды внедрялся в бандитские формирования. В результате первого внедрения он и получил удар ножом в печень. Никто не верил, что он выживет. Но он не только выжил, но и не испугался пойти в банду во второй раз. А это я вам скажу поступок. Это, как второй прыжок с парашютом. Ты уже всё понимаешь и от этого понимания страх тройной. Только вот спасительного парашюта у опера Аблаватского тогда не было. Ни в первый раз, ни во второй.

Легендарный Анатолий Ефремыч Аблаватский учил меня очень многому. И среди многого прочего, натаскивал, как правильно строить оперское общение с подсобным аппаратом.

— Ты запомни, Сергей, даже с проститутками нельзя разговаривать, как с проститутками! — его маслины-глаза блестели задумчивостью, — Во-первых, они гораздо меньшие бляди, чем те, что сидят через эту площадь! — кивнул он на окно, за которым возвышался мраморный обком. А во-вторых, у проституток при всей их натренированности на скотское к ним отношение, очень трепетная психика. Они за душевное отношение, да на контрасте, такого тебе поведают, что ты ахнешь!

С агентами, биография которых позволяла не брезговать ими, Ефремыч всегда разговаривал без какого-либо намёка на их двуличность. Обращался к ним всегда по отчеству, если те не были намного младше. И еще он частенько называл их разведчиками. При слове «разведчик», плечи у всех без исключения стукачей гордо распрямлялись и было видно, насколько им это приятно.

На свою крайнюю проруху майор Аблаватский нарвался уже при мне. Когда я отслужил под его началом уже месяца три-четыре. Как-то по пути на плановую встречу со своим «шуриком» он решил проверить по месту жительства одного стрёмного жулика. Недавно освободившегося и состоявшего у него на связи. Стукачок был мутный и вербовали его другие оперские люди в лагере. ИТУшные опера с него брали подписку о сотрудничестве. Но что-то в нем Аблаватскому не нравилось, что-то его настораживало. Потому и решил зайти нежданчиком. И зашел. Крепко зашел.

У агента в гостях находились четверо не единожды сиженных корешей. Злые и один синее другого. Синее, это от большого количества лагерных наколок.

Хозяин квартиры от растерянности или от страха, а скорее всего, от того и другого, повёл себя неправильно. Вместо того, чтобы ситуацию развернуть в сторону компромисса, он спровоцировал агрессию своих гостей на заявившегося опера.

Вместо обыденной проверки документов и профилактической беседы получилась безобразная потасовка. В ходе которой старшего опера кто-то из жуликов несильно ткнул в руку ножом-выкидухой.

Анатолий проявил решительность и не стал зачитывать ублюдкам билль о правах. Выдернув из оперативной кобуры пистолет, он всадил пулю в лоб тому, кто держал в руке нож, измазанный его кровью. Отряд скандалистов сразу же заметил потерю бойца. И моментально обрёл сдержанность в словах и поступках. Трудно было этого не сделать после грохота выстрела в семнадцатиметровке однушки. Да еще когда мозги их товарища серыми брызгами и ошмётками вместе с кровью залепили желтые обои пустой стены. На Аблаватского они уже не кидались. Однако через минуту обсосы пришли в себя и начали быковать. Обещая майору дорогу дальнюю и казённый дом. Подробно грозились дать показания прокурору о незаконных бесчинствах опера и об безосновательном убийстве ментом их невинного дружбана.

И ведь усадили бы лет на двенадцать мужика. Труп, вот он. Свидетелей аж четверо. На посадку троих ментов хватит. И хрен бы кто доказал на суде, как оно было на самом деле. Даже при наличии сочувствия у судьи и прокурора.

Ефремыча спасли его собственные крепкие нервы. Да, холодный разум и нервы. Он под стволом выстроил всех четверых у стены и хладнокровно расстрелял их. Делая по одному выстрелу в каждую беспутную голову. Потом пошел на кухню, собрал все ножи и вилки, и разложил их в руки убиенным. И только поле этого он выдвинулся из хаты, чтобы позвонить в дежурную часть РОВД.