«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Сталин, ради сохранения власти, нагнал страх среди интеллигенции и аполитичной части населения, ненависть среди репрессированных, но представил это, как «борьбу за сохранение власти рабочих и крестьян». К Сталину сумели привить любовь, как к гаранту сохранения надежды на лучшую жизнь. А еще и война, победа в которой не без его таланта была одержана, добавила ему славы. Сейчас ставиться под сомнение его талант, и десять (10) хорошо подготовленных, разгромных для немцев, ударов уже не называют «Сталинскими», но Главнокомандующим был-то он.

Да и довелось им обоим стоять во главе народа на той дороге, на которую устремился народ. Народ клял нелегкую жизнь на этой дороге, но возврата господ, ну никак не хотел.

И царей в народе многие отождествляли с надеждой, видя в них заступника против жестокости барина. Только, мол, не допускали стон народа хитрые господа к «царю батюшке».

Мне нравится опера Глинки «Иван Сусанин», арию «Чуют правду…» я воспринимаю, как одну из лучших в мире. В студенческие годы мы с ИСКРЕННИМ азартом на стадионе пели хором «Славься…» Сейчас, когда безбожно стал восхваляться царский режим, вспомнили, что Глинка назвал свою оперу «Жизнь за царя». Грош цена тогда этому Глинке.

Во-первых, формально по решению той Думы царем России тогда был сын польского короля Владислав, во-вторых, в обстановке смуты, когда «цари» сменялись непонятным для народа образом, не стал бы Сусанин сознательно отдавать жизнь за неведомо кого, царский род прекратился на сыне Грозного – Федоре.

Сусанин пошел на верную смерть не за царя, а за веру. Не нашей, чужой, как до сих пор считают православные, веры поляки шли грабить православный монастырь, и он завел их в дремучий лес. Какие там, в монастыре в это время отсиживались бояре, для Сусанина не имело значения – мученическую смерть Сусанин принял, отводя поляков от монастыря. Это в его глазах и в глазах всех православных – достойная смерть.

Глинка назвал свою оперу «Жизнь за царя» только для того, чтобы помочь её принятию на сцену Императорского театра. Я бы на его месте поступил так же, но восхищение поступком отвечает название оперы: «Иван Сусанин».

Читал я без разбора – что в библиотеке приглянется: «Пулковский меридиан», «Домби и Сын», «Война и Мир», «Сколько земли человеку надо», Пушкина, Чехова, «Голова профессора Доуэля», «Тайна двух океанов» и прочее и прочее. Житие святых на русском и на польском языках, Евангелие, много Жюль Верна. Ну, и, разумеется, газеты: «Правду» и «Пионерскую Правду». Газеты читал регулярно.

Интересны фантазии тех лет. Ну, гиперболоид инженера Гарина, ультразвуковая пушка, полет на Марс, стрела, которая обязательно попадет в цель – всё это техника на грани фантастики и все это осуществилось, хотя и совсем по-другому, чем было воображено фантастами. Сейчас это УЗИ, Лазер, Космодромы, управляемое электроникой точное оружие.…

Интересно другое – это другое полная чушь.

В те времена человек считался очень не совершенным. Совершенный человек должен быть с громадной головой, питаться таблетками и воспроизводиться в лабораториях. Пищеварение, роды – это всё от животных и в будущем отомрёт, вернее преодолеется.

А с другой стороны техника станет обычной, самолёты будут обычны и привычны, как телега – летят Пётр с Сидором, а самолёт начал барахлить. Сели рядом с деревней, попросили веревку, что-то подвязали и дальше полетели. А в войне на колоссальном количестве танковых гусениц по суше пойдут линкоры – и пытались осуществить. Я в Ленинграде видел танк с тремя башнями.

А уж когда будут освоены люминесцентные лампы, потребляющие энергию только на световое излучение, не тратя её на тепловое, то, не смотря на увеличение потребления, электроэнергии будет с избытком.… А уж когда атомной энергией овладеем, а это уж очень далёкая фантазия – даже не фантазия, а фантастика за пределами нашей жизни, то,… увы, – сейчас дожили даже до телевидения, а всё «чего-то не хватает».

Нам тогда телевидение представлялось очень далёким будущим. В учебнике то ли физики то ли географии говорилось, что вот будет когда-то так, что не надо будет рассказывать, как там на оленях ездят, а прямо в класс будут это транслировать. Помню иллюстрацию в учебнике: сидят ученики и смотрят на экран, а рядом другая картинка, где северный пейзаж с оператором, который в свой аппарат наблюдает, как бегут с нартами олени, и в классе у учеников на экране то же самое видно, что оператор наблюдает. Авторам представлялось, что это будет прямая трансляция, и мы завидовали будущим ученикам.

Читал я запоем. Дедушка зовет: «Эдик», я не слышу.

Он повышает голос: «Эдик!» – я не слышу.

Наконец, как крикнет: «Эдик, пся крев!» – я с очумелым взглядом бегу: «Что, дедушка?»

Просвещение чередовалось с мелкими, и не только мелкими, запретами.