«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

В Ленинграде, недалеко от Русского музея, я видел улицу, выложенную деревянной брусчаткой. Для конных экипажей это, по сравнению с булыжной мостовой или даже брусчаткой, какой вымощена Красная площадь, был бархат. Бесшумно шуршали колеса на резиновом ходу по этому бархату. Канули в лету и конные экипажи и деревянная брусчатка. В основном ленинградские улицы были вымощены булыжником, но и асфальт перед войной начал появляться.

С развитием автомобильного транспорта, на пересечениях улиц появилась необходимость регулировать движение, и появились постовые милиционеры регулировщики. Некоторые из них регулировали, жестикулируя артистично. Мой тесть – Михаил Алексеевич Кузмичёв рассказывал, что такой артист был в Саратове, и люди ходили специально посмотреть, как он красиво управляет потоком машин и пешеходов.

С увеличением потока транспорта уже не было места на середине перекрёстка регулировщику, и над перекрёстком повесили светофор, а регулировщика, управляющего светофором, посадили в высокую будку на одном из углов пересечения улиц.

Одновременно было стремление как-то автоматизировать регулирование, чтобы избавиться от регулировщика на каждом перекрестке. Я видел на одном из пересечений улиц в Ленинграде устройство в виде усеченной пирамиды, подвешенной над перекрестком основанием вверх, каждая грань которого была обращена к одной из улиц. По каждой грани двигалась стрелка. Когда на двух противоположных гранях стрелки были на зеленом секторе, на двух других – на красном.

На шофёрских курсах преподаватель, говоря после войны об этом светофоре, как об устаревшем, отмечал, между тем, его достоинство в том, что шофер видит приближение стрелки к изменению цвета сектора.

При нас дом электрифицировали – в каждую комнату в доме повесили по одной лампочке и общий на весь дом счетчик, поэтому, когда дядя Вячик болел и лежал в постели, лампочку в изголовье для чтения пришлось проводить нелегально и пользоваться скрытно.

В нашей комнате в центре потолка единственная лампочка с тяжелым стеклярусным абажуром, сохраненным со времени жизни в Митрофановских флигелях, была подвешена на блоке с фаянсовым противовесом, так чтобы при общем освещении она висела высоко, а для работы за столом (готовить уроки) лампочка опускалась.

На работе дяде Вячику подарили детекторный ламповый приёмник. Лампа стояла на чёрном корпусе приёмника. Станции ловили детектором, слушали в наушниках. По поводу приёмника как-то был решен вопрос оплаты электричества (мощность его была мизерной – наушники), стоял он у нас открыто на комоде. Там же была и сохранившаяся при переездах библиотека – 24 тома Л. Толстого в твердых обложках с металлическим тиснёным портретом и издание для народа в маленьких книжечках с мягкими обложками. Кроме Толстого было ещё «Житие святых» на польском языке в твёрдой обложке с металлическими застёжками.

Чтение. Первая елка. Погранзастава

В те времена домашние библиотеки были большой редкостью. Были районные, поселковые, школьные, заводские и прочие библиотеки. Книги из библиотек не воровали и всё, что можно себе было представить, в библиотеках было. Я имею в виду русскую и зарубежную классику и книги советских авторов. Конечно, были команды на изъятие книги автора, который был осужден стать жертвой репрессий, или его книга кому-то, из имеющих право распоряжаться, показалась «не той». Не такой, что нужна была для «воспитания стойкого борца за дело рабочего класса», но все эти сервантесы, тургеневы и прочие дикенсы, чеховы и лондоны были. Из заводской библиотеки я прочитал романы Бальзаковской «Человеческой комедии» и «Божественную комедию» Данте.

Кто-то из знакомых детей, очевидно коренных ольгинцев или лахтинцев, которые очень сильно отличались от детворы нашего двора, дал мне почитать: «А у нас во какая книга есть». Это была книга о девице-гусаре времен I Отечественной войны – Дуровой. Во время II Отечественной войны эта девица вполне заслуженно была властью переведена в разряд знаменитых. И стал знаменит ее дом. Кажется, в Елабуге, в общем, на Каме, я видел дом, где она жила в XVIII – XIX веке.

В книге проводится мысль о том, что девица пошла в гусары из любви к царю, и поэтому книга до войны не могла быть в библиотеках. Мне хочется думать, что автор оболгала девицу, что ею всё же руководило патриотическое чувство. Впрочем, как знать.

Да…

Доступны моему пониманию четыре грани отношения ко власть предержащему: или уважение, или безразличие, или презрение, или страх, даже восхищение поступком, но не любовь. Любовь это нечто божественное – она может быть только по отношению к женщине. Плохо для государства, если страх, и очень хорошо, если уважение. Были многолюдны похороны Царей, Ленина, Кирова, Сталина – люди пришли отдать дань уважения, впрочем, не исключаю, что некоторые из простого любопытства (по себе сужу).

Пройти мимо гроба Ленина и Сталина никого не посылали. Ленин сумел породить надежды, и его смерть вызвала у многих чувство горя из-за опасности потери надежды.