Совок

Таких женских рук я не видел уже давно. Крестьянские руки, с большими натруженными за десятилетия смуглыми кистями. С бугристыми венами и узловатыми пальцами. Такие же руки были у моей бабы Фени. Которая за никчемные палочки трудодней половину своей жизни отработала в колхозе. Начиная от самой коллективизации и включая все военные и послевоенные годы. Попасть в колхоз ей «свезло» в ту пору, когда те, кто был никем и, вдруг став всем, отобрали у них с дедом мельницу. Ту самую мельницу, которую дед Егор построил своими руками. Не украл, не приватизировал и даже не купил. Сам построил. На ней он самолично потом и батрачил сам на себя. От утренней темноты и до ночной. Десять ребятишек надо было как-то прокормить. Батрачил, пока ее не отобрали повылазившие из грязной мыльной пены ленинской революции швондеры и шариковы. И то незначительное обстоятельство, что построил сам и муку молол тоже сам, для жаждущего справедливости быдла весомым аргументом никак не показалось. Видимо, понимание о справедливости у них было какое-то своё, особенное. Исходя из той же справедливости, краснопузые ублюдки, еще совсем недавно презираемые в селе за никчемность и беспробудное пьянство, заодно свели со двора и корову, оставив десятерых детей без молока. Из этих десяти детей деда Егора и бабы Фени выжили всего пятеро. Уже потом, став взрослым и глядя уже на своих ребятишек, я однажды подумал, что родни в нашем семействе должно было быть гораздо больше. Вспомнил и содрогнулся от жуткой мысли, каково это, хоронить детей? Своих детей… И как бы я поступил на месте деда Егора по отношению к раковым клеткам ленинского помета, убившим моих детенышей и заодно уничтоживших империю. Но дед, имея на руках оставшихся ребятишек, вырезать красную плесень не пошел. Он пошел по окрестным деревням рубить людям дома и прочие постройки, чтобы выжили оставшиеся пятеро. Одной из выживших, среди еще трех дядьев и тетки, была моя мама. Мне очень повезло, что она в живой пятерке оказалась. Такая вот совковая арифметика, с ее людоедской теорией вероятности…

Пока я раскладывал на столе лыбинский отказной, в банке весело забулькал кипяток. Отодвинув бумаги, я достал из стола кулек с пряниками и занялся приготовлением чая. Бабка равнодушно наблюдала за моими действиями и время от времени вытирала губы уголками выгоревшего красного платка, повязанного на ее голове.

— Угощайтесь, Таисья Ивановна! — придвинул я к ней стакан и пряники, которые, за неимением тарелок, я двумя равными кучками разложил на протокольных бланках.

Коростелева смотрелана меня с опаской. Ни к чаю, ни к пряникам она так и не притронулась, а только еще сильнее поджала губы. Отчего-то не верила мне бабка.

— Чегой-то ты, сынок, шибко добрый? Мне вон этот, — она кивнула на дверь в коридор, — Участковый-то наш, он мне сказал, что ты меня оштрафуешь.

До меня дошло, что старуха Коростелева настороже и ждет от меня подвоха. Похоже, что бабка подозревает меня в каком-то изощренном коварстве.

— Вона как! А за что же это, бабушка, я тебя штрафовать должен? — опешил я.

— Знамо за что, за то, что я милицию своими кляузами от работы отвлекаю! — назидательно пояснила мне бабка, посмотрев на меня, как на недоумка.

Ай да Лыба, ай да сын собаки! Раздолбай в портупее вдруг стал мне несимпатичен. Даже с учетом его креатива и отточенных формулировок про погибель гусей.

— Нет, бабуль, не за тем я тебя пригласил. Я спросить тебя хотел, тебе твою пропажу как лучше вернуть, гусями или деньгами?

— Что-то не пойму я тебя, сынок, — бабка опять опасливо оглянулась на дверь, — Нашлись, что ль мои гуси? — подавшись ко мне, спросила она шепотом.

— Твоих гусей, Таисья Ивановна, давно уже съели, а вот за то, что милиция их не уберегла, она тебе пропажу и возместит. Ну так что, ты гусями свой убыток примешь или деньгами?

Бабка окаменела, а я с удовольствием отхлебнул «купчика» и куснул пряник.

— Ты, бабушка, чай-то пей! И пряники бери. Хорошие пряники! Или ты, Таисья Ивановна, брезгуешь моим угощением? — изогнул я бровь.

— Да господь, с тобой, сынок! Чего ж мне твоим угощением гребовать-то? — старуха поспешно взяла стакан и потянулась за пряником, — Это я оробела маленько. С утра приперся этот аспид, поехали, говорит, бабка, в районную милицию, штрафовать тебя будем, чтобы впредь не лезла со своей ерундой! — Коростелева мелко захрумкала, перемалывая глазурованную выпечку.

С Таисьей Ивановной мы, не сильно торопясь, под второй стакан чая сговорились, что завтра утром они с аспидом Лыбой поедут на базар и закупят там трех гусей. Тех, которых она самолично выберет. Потом, на обратном пути они заедут сюда и мы с ней опять почаевничаем. А уж после всего этого она мне подпишет одну ерундовую бумажку. Проводив заявительницу до дверей и пожелав ей на прощанье здоровья, я пригласил в кабинет участкового уполномоченного.

Старший лейтенант без спросу усевшись на стул, независимо зыркал по сторонам и старательно делал на лице уверенность.