Совок

В кабинете надрывался телефон, значит, Тиунова на месте не было. Я поднял трубку. На мое междометие на том конце отреагировал Вова Нагаев. Друг сообщил, что просьбу мою он выполнил, гильзу, капсюли и порох у Толика забрал. И тут же напряг меня, поведав, что сегодня Локтионов ночевать будет в своей квартире, так как он отпросился из больнички домой на побывку. Чтобы помыться и постираться. И, что стираться и, наверное, мыться он будет при помощи своей подруги. Которая заявится к нему после работы и аж до самого утра. По всему выходило, что ночлега на локтионовской хате мне сегодня не видать. Вариантов было всего два. Либо ночевать в общаге, либо у Софьи.

В беспокойную общагу с общественным сортиром мне никак не хотелось. Получалось, что этой ночью я опять буду квартировать у знойной Софы. Перспектива провести без сна вторую ночь страшила, но я всё же надеялся на гуманизм вдовы. Договорившись с Нагаевым, что заеду к нему сегодня вечером на опорный, я перезвонил Мордвинцевой. Набившись на постой, я предупредил, что зайду к ней в универмаг после работы и попросил ее меня дождаться. Использовать вдову я решил сегодня в полной мере. Помимо ее роскошного белого тела, ужина и ночлега, я рассчитывал еще и на ее автомобиль. Переться через весь город к Вове, а потом еще долго возвращаться обратно на общественном транспорте мне не хотелось. Просто было жалко и сил, и ног, и времени. Судя по взыгравшему голосу Софы, она еще мной не натешилась и моим присутствием в своей койке вроде бы пока еще не тяготилась.

Отработав до конца рабочего дня, я запер кабинет и направился на выход. На лестнице меня перехватил здешний замполит. Это был второй, кроме Колмыкова подполковник, наблюдавший мое феерическое прибытие на службу утром. Замполит Косинцев занудствовал минут пятнадцать, попрекая меня за мое вчерашнее отсутствие на политзанятиях. Ссылки на мою чрезвычайную занятость и договоренность с Тиуновым он отмел сходу и предупредил, что в следующий четверг он лично проверит мой конспект по вчерашней теме.

Почтение к руководящей и направляющей роли КПСС я утратил давным-давно. Еще лет тридцать назад. Свое существование эта насквозь протухшая организация прекратила на моих глазах. И ни один человек в стране не заплакал по этому поводу. Слушая полит-муд#ка, я чуть было не вспылил. Но вовремя вспомнив, какое нынче время, мудро прикусил язык. Чтобы не посылать дармоеда Косинцева по непечатному адресу, я просто соврал ему, что на политзанятия езжу в свой родной РОВД и, что конспект мой хранится там же. Упитанный профессиональный бездельник, разумеется, мне не поверил. Он пообещал, что созвонится со своим коллегой из Советского и проверит мою версию. И ведь позвонит, сука, лениво подумалось мне…

В опорный пункт к Нагаеву мы приехали к семи часам. Софа захотела посмотреть на мое рабочее место и я не стал ей возражать. Когда мы вошли, я ей показал пальцем на свой стол. За ним она и расположилась, тихо поздоровавшись с моим сразу приосанившимся другом. У Вовы на приеме была кляузница Павлюченкова. Следует отметить, что эта немолодая и нехорошая женщина проживала на моем участке и, стало быть, сию чашу мой напарник сейчас испивал за меня. Но, когда я подошел к нему, чтобы поздороваться, то увидел на его столе с десяток потрепанных трудовых книжек и чувство безмерной вины отступило. Ибо это по моей наколке Нагаев собрал неплохой урожай и сейчас строчил направления на исследование изъятых документов. При этом он делал вид, что внимательно выслушивает мерзкую сутяжницу Павлюченкову и конспектирует ее бредни. А та, по своему обыкновению, опять бессовестно керосинила на своих несчастных соседей.

В оживающей, но пока все еще ущербной памяти прояснилась стойкая неприязнь к этой немолодой и подлой бабе. Гражданка Павлюченкова не имела корыстных мотивов в изничтожении соседского существования, она просто была энтузиасткой. Все подлости, которые она делала людям, она творила исключительно из любви к искусству. В еще недавнем прошлом школьная учительница, а теперь просто профессиональная сволочь на пенсии.