Современная американская повесть

Но на время становится легче. Анна оправилась, хозяйничает, как и прежде, взяла все дела на себя: дом снова приведен в порядок. Анна делает тайком первый страховой взнос; Джим тайком подыскивает для Анны подержанную швейную машинку. В огороде пробивается хлипкая, бледная поросль, постепенно набирает силу, и вот что-то начинает появляться на столе. Анна устраивает теперь вылазки не только за зеленью, но и за ягодами: нашли участок, где растет ежевика.

В один прекрасный день Анна одевает детей во все чистое и ведет их к Храму Знаний. Грязный, приземистый дом, в недавнем прошлом магазин (сгодится для промышленного городка), а на полках и снотворное, и просто чтиво, и волшебство (от которого большая часть детей давно уже отвернулась в гордом негодовании, ибо разве не через посредство книг, не через посредство печатного слова их признали неспособными к учению, бессловесными, бессловесными, бессловесными? Книги сурово объявляют им: то, что в нас заключено, к вам не имеет никакого отношения).

Но для Анны это волшебство (разные места, где ты сроду не бывал и никогда туда не доберешься; узнаешь, что у разных людей в голове и про разные вещи, о которых ты вовек не узнал бы); кроме того, здесь находится ключ к лучшей жизни, и судьба, возможно, повернет его в один прекрасный день. Анна выписывает для каждого из ребят карточку. Только Беи листает свои книжки-картинки — Мэйзи и Уилл даже не раскрыли своих. Ибо нужны ли «много-много-лет-тому-назад…» и «они-жили-счастливо-до-конца-своей-жизни», нужно ли им все это? Нужны ли Мэйзи сказки, выбранные для нее библиотекаршей? Нужны ли приключенческие книжки и книжки о чудесах, выбранные для Уилла? Нужно ли все это, если существует приключенческий и сказочный мир мусорной свалки и города, волшебные чудеса экрана в темном зале кинематографа по субботам?

(Тот волшебник уже опутал своими чарами детей Анны. Незаметно проникая в их сны и пробуждения, в их воображение, в их повседневные дела и игры, он формирует, он меняет их. Даже внешне: у Уилла теперь узкие глаза, растянутые губы, развинченная походка — если только он не забывает. Он теперь всю жизнь будет криво ухмыляться: он Билл Харт.)

Временами Уилл или Мэйзи приносят домой что-нибудь из найденного на свалке. Ржавая вафельница, английские булавки, почерневшие вилки и ложки, катушка от детекторного радиоприемника, кастрюля, которую можно продать. Однажды стул (из-за него пришлось подраться — отломан обод под сиденьем и ножка). В кухне на высоком подоконнике, рядом с осколком от призмы, стоит сине-фиолетовый пузырек из-под чернил, который Анна терла и отмачивала раз десять, не меньше, чтобы стекло стало совсем прозрачным и красиво сверкало, пропуская солнечный свет. Чайное блюдечко… трещинки придают призрачную таинственность пейзажу: покрытый снегом горный склон, облака, ели, крошечные фигурки японцев, которые, сгибаясь под тяжелой поклажей, тащатся по изогнутому красному мосту; оно поставлено посредине кухонного стола, чтобы вызывать всеобщее восхищение.

Мэйзи и Уилл тайком подкрадываются к грузовикам и фургонам со льдом, подбирают с земли льдышки, суют в рот и глотают; иногда, пока развозчик отпускает покупателю лед, им удается незаметно стащить целую пригоршню из машины. Гибкие и проворные, они научились забираться в кузов на ходу и сбрасывают вниз кусочки льда, а случается, и целый брусок, в руки тому, кто поджидает на тротуаре. (Но Мэйзи недолго участвует в этих проделках. Однажды раздается песенка:

Эй, девчонка, как не стыдно,
Твои трусики всем видно,
Эй, девчонка, топай, топай,
Не свети тут голой попой, —

и после этого от застенчивости и стыда ее тело делается неловким. Два раза ей не удается прыгнуть в кузов на ходу, она чуть не попадает под колеса. Ее покидает радостное ощущение собственной гибкости, собственной силы.)