Современная австралийская новелла

Я утыкался лбом в теплый, вздымающийся бок Девоньки, Курчавой или Лыски и тянул вымя, дергал и дергал соски, позабыв о боли в руках, и белый теплый пар от молока смешивался с моим дыханием. Душные испарения коровьего тела доносили до меня острый, такой земной запах прелой травы и сладкий аромат жвачки. Но вот тугое вымя обмякало — и молоко текло свободнее, а я начинал забавляться, устраивая с помощью струи маленькие дымящиеся кратеры на поверхности пены или направляя струю прямо в открытый в ожидании рот Хью. И отступал страх опоздать в школу, и я уже не тревожился о том, как бы другая корова не заупрямилась и не отказалась давать молоко. Я ощущал приятное тепло солнечных лучей, коснувшихся моих волос, согретого ведра, для устойчивости зажатого у меня между колен, — ведра, что вмещало белый сладкий плод моего труда. Хью уходил, но Хилер, мой пес, все сидел, свесив язык, ожидая, когда я кончу доить и отошлю корову из сарая, благодарно потрепав ее по холке. Хилер провожал корову до загона, а я усаживался доить Курчавую. Как хорошо, что мне не приходилось иметь дела со своенравными телками, которых доили мои родители, — с такими беспокойными созданиями, приходилось привязывать им заднюю ногу, чтобы они не опрокинули подойник и не сунули туда перемазанное в навозе копыто — а они частенько делали это по строптивости характера.

К тому времени мы уже прослышали о чудесном изобретении — доильной машине. От нечего делать выводя в грязи большим пальцем ноги замысловатые узоры, я часами ждал отца у лавки, слушая долгие разговоры об этом. Поселенцы недоверчиво качали головами: не станут коровы давать молоко машине, да и отсасывание может только повредить им вымя. Эти разговоры вызывали во мне еще большую гордость своим превосходным умением доить коров без всякой машины.

Однажды, когда я закончил сепарацию и бидоны, наполненные сливками, стояли, ожидая отправки, отец почему-то явно не спешил грузить их на телегу. А я-то втайне надеялся, что он разрешит нам, детям, прокатиться с ним немного по проселочной дороге. По особому, сырному запаху, исходившему от мешалки, я определил, что сливки «дозрели» и скоро начнут прокисать.

— Разве ты не повезешь сегодня сливки на маслобойню? — спросил я.

— Уж не собираешься ли ты мне указывать? — Рот отца был сурово поджат, и глаза смотрели на меня так холодно, что в испуге я отрицательно затряс головой.

— Да, не повезу. Поселенцы решили не поставлять сливок, пока им не повысят надбавку за жирность.

— Но мы же не получим своего чека!

— А мы и так его не получим. Банк объявил, что чеки будут удержаны в счет оплаты старых долгов. — Это непривычное слово у него будто застревало в горле. — Значит, банк будет прибирать к рукам наши денежки еще до того, как они дойдут до нас, — пояснил он.

— Но на что мы будем покупать продукты?

— А ни на что.

— Да, но ведь мы тогда помрем с голоду?

— Ну, травой-то мы кое-как прокормимся.

— Прекрати, Том, — вмешалась вошедшая в сарай мать. Она рассердилась на отца, как взъерошившая перья наседка, готовая защищать своего цыпленка. — Зря ты расстраиваешь сына. От этого легче не станет.

— Расстраиваешь, надо же такое придумать! Это не просто расстройство, моя милая. Я так зол, что у меня все нутро переворачивает. Они собираются согнать нас с обжитых мест, как тех, в Дании. Говорят, их было около трехсот человек. Но уж мы-то так просто не уйдем. Пусть тогда селят тут холуев, которые сдадут нашу землю скотоводческим фирмам. Общество поселенцев вынесло решение — угнать для начала коров в заросли, пусть там погуляют на воле.

— Это подействует на них, как красная тряпка на быка, — сказала мать. — И за что будет страдать бедная бессловесная скотина! Недоенная. Вымя у них чуть не по земле станут волочиться!

— Наш отказ сдавать сливки — это только первый шаг, — сказал отец. — Посмотрим, что они там в городе запоют, когда лишатся масла.

— Не понимаю, чем это поможет, — мать была в полном отчаянии, я это чувствовал. Она простерилизовала посуду и впервые отставила в сторону большой жбан сливок нам на ужин.

Уж сегодня-то мы набьем животы, подумал я, предвкушая сытную еду.

— Потерпи, Хильда, скоро ты узнаешь все наши планы, — отец заговорщически подмигнул мне. — Не мешало бы и тебе пойти со мной вечером на собрание.

— А позволь, кто же присмотрит за детьми?

— Возьмем с собой, поспят на телеге.

Из этого разговора мне стали известны кое-какие планы поселенцев; однако мало что дошло тогда до моего понимания.