Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Он умолкает и сглатывает слюну, которая словно застряла в горле.

— У тебя же сын в городе, ты мог бы попасть в больницу по месту его жительства. Там тебя поставят на ноги, Город не маленький, больница на хорошем счету.

— Не знаю, не знаю. — Михал Земко смотрит куда-то в пространство, точно вдалеке хочет увидеть Имриха, угадать, что он скажет, поможет ли…

— Говорю тебе, поезжай к сыну, он лучше твоего сообразит, что в таком случае делать. Он ведь и сам авторитетная фигура. А если надо, с деньгами не считайся! Здоровье всего важней! — горячо убеждает председатель.

— И верно, надо что-нибудь предпринять… — тихо соглашается агроном.

— Ничего не попишешь, тут уж каждый выкарабкивается, как может, — заключает разговор председатель и собирается включить мотор.

— Погоди! — резко и повелительно останавливает его Михал Земко.

Председатель нетерпеливо поднимает голову.

— Ты говорил насчет удобрений. Хочу тебе напомнить: смотри, чтобы навоз у нас опять не остался в куче!

— Как это?

— Сам знаешь! И осенью его не вывезли на поля, порядком осталось у дороги возле часовни. С той поры куча еще увеличилась, там все его сваливают. Не дело!

— Спешили, времени в обрез… Понимаю, ты злился, да все было недосуг…

— Это не должно повториться! — настаивает агроном. — Навоз есть навоз, не тебе объяснять. Плачемся на нехватку искусственных удобрений, а что у нас под носом, только руку протяни, не используем. Такому даже никудышный хозяин не позволит пропасть. Весь навоз нужно вывезти в поле!

— Ладно, — кивает председатель. — Скажу Карабе, чтобы он не забыл.

— И пускай не медлит ни дня! — настаивает Земко. — Я ему тоже напомню, а то ведь это и позор, и убыток…

Последние слова агронома заглушает тарахтение мотоцикла, который стремительно стартует, увозя грузного председателя. Тот сидит, крепко обхватив машину сильными ногами, похоже, он спасается бегством от этого медлительного, неуклюжего пешехода. Однако не забывает помахать на прощанье рукой, даже оборачивается, чтобы видеть, как Михал Земко подымает или, вернее, с трудом приподнимает свободную левую руку.

Магазин от дома недалеко. Когда агроном возвращается домой, у него впереди почти целый день, а работы больше нет. Изредка соберется в ремонтные мастерские или — когда что-нибудь придет на ум — отправляется разыскивать Яно Карабу, своего заместителя. Но и на это уходит не так уж много времени.

Нигде он подолгу не задерживается, сроду не любил без толку болтать, хоть стоя, хоть сидя. Прийти, объяснить, распорядиться и идти дальше, лучше всего — в поле, где ведутся самые важные работы, во всяком случае, для него самые важные. Главное — в поле, а все остальное должно ему служить и помогать. И теперь, когда он вроде бы никому не нужен, Земко не хочет мозолить глаза людям, у которых ничего не болит, которых ничто не мучает.

Целые дни он проводит дома, то полеживая, то посиживая, то читая. Подолгу смотреть телевизор не может. Божена избегает его, разговаривает мало. Она ходит кормить телят и тем самым как бы завоевала право на самостоятельность. Сказать по-честному, уже через два дня мать решительно воспротивилась тому, чтобы Божена и на рассвете ходила к телятам. Утром она обихаживает их сама, а дочери осталось лишь обеденное да вечернее кормления. Мужу объявила об этом категорически, почти криком, но тот лишь пожал плечами.

— Как хочешь… Дело твое!

Уже неделю Божена работает в коровнике. Сейчас она вернулась домой, как всегда, в начале второго. У матери каждое кормление занимает два часа, у Божены — два с половиной. Когда убирает навоз и меняет подстилку — еще и дольше. А телята — мастера производить навоз!

Божена стоит на веранде — руки в боки, совсем как мать, и глубоко дышит, отдыхает… Лицо неподвижно. Потом, согнувшись, снимает белые сапоги, парадные, как называет их отец, сует ноги в старые тапки. В тот момент, когда она разгибается, Михал Земко выходит из кухни.

— Ну как, слушаются тебя телята? — слабо улыбается он, и в его голосе звучат дружеские нотки, ему ведь часами не с кем словом перекинуться.

— Слушаются… Чего им не слушаться… — точно бы через силу отвечает дочь.

— Говорят, вчера у тебя один бегал по двору, — поддевает отец. — Старый Месарош рассказывал, хохотал, мол, помог тебе загнать телка в коровник.

— Забыла наружную дверь прикрыть, когда средненькие шли на кормленье.

— Сломай он ногу, пришлось бы зарезать. И сразу скостят зарплату!

— Так не сломал же!

— Зато узнала, почем фунт лиха! — поучает отец. — Это тебе не на лекциях сидеть, не в киношках торчать или по городу разгуливать!

Божена, поджав губы, молчит.

— Пошла бы в сельскохозяйственный техникум, имела бы уже приличную работу. Да ведь ты и слышать не хотела — тебе подавай двенадцатилетку, гимназию! Но аттестат аттестату рознь…

Божена как будто не слышит. Выносит грязные сапоги на завалинку, возвращается назад. Небрежно, мимоходом спрашивает:

— Ты уже обедал?

— Я? А как же!

— А мама?

— Сказала, подождет тебя. Поищи, она где-нибудь в хлеву.

Отец берет со столика в углу веранды книжку и возвращается на кухню.

6