Современная девочка. Алюн

Удивляло, как это они с Симой при таком хаосе и безалаберности ухитряются одеваться модно, одинаково. Но однажды и это объяснилось. Он застал портниху, которую просто поселяли со старой швейной машинкой на несколько дней в доме. Машинка не строчила, а цокала копытами по мостовой и все же умудрялась справляться с тонкими материалами. Что-то перешивалось, что-то подгонялось и комбинировалось. Маленькая худенькая полька, у которой сантиметр висел на шее, как ошейник у комнатной собачонки, в фартуке, утыканном булавками, иголками, жестком и блестящем, как кольчуга, носилась из комнаты в кухню, догоняя Симину маму, — примерить. Ноты были покрыты ворохом лоскутов. Полька садилась за машинку, как всадник в седло, весело припевая детские польские песенки, подгоняла свою старую неутомимую клячу...

У него с Симой сложились простые дружеские отношения, во всяком случае так думал Володя. Только иногда, очень редко, он вдруг будто спотыкался, увязал в Симином взгляде, а ее оттопыренную, слегка отвисшую нижнюю губу хотелось тронуть пальцем... Сима знала этот свой недостаток и губу подбирала, но, начиная играть, забывала и о губе, и об осанке, приникала к роялю, сутуля плечи. Елена Константиновна ругала ее, стукала на ходу по спине согнутыми пальцами, как в дверь стучала, но Сима отмахивалась и тогда уж играла и играла, не объясняя, не останавливаясь. Могла ли Сима стать его избранницей, с которой он наметил встречу на далекое будущее, когда он сам чего-то добьется, будет что-то значить для людей? Может быть...

3

После школы Володя столкнулся с Симой на улице. Она была в вязаной кофточке и кокетливой полосатой шапочке, не такая взрослая, не такая значительная, как за роялем. Девчонки шли гурьбой, смеялись, толкались, лицо у Симы было совсем детское. Увидев Володю, она отделилась от девочек, подбежала, размахивая портфелем, как самая обыкновенная девчонка. Ничего таинственного, мерцающего...

—      Хорошо на улице, верно? А у нас последнего урока не было, Оленька заболела, вот мы и решили порезвиться. Проводи меня, хочешь? — Сима доверчиво коснулась пуговки на Володиной куртке.

Но такая девчонистая Сима ему не понравилась.

—      Извини, у меня мало времени: братишка из школы пришел, во дворе гоняет. Нужно накормить и усадить за уроки, пусть занимается делом.

Что-то в Симе померкло.

—      Эх ты, сверхделовой человек!

Она отвернулась, обиженная, девочек догонять не стала, пошла в сторону дома.

Весь день у Володи был на душе тягостный осадок. Будто ничего не случилось — ведь он сказал Симе правду, ему действительно нужно было домой, и в то же время можно было немного, хотя бы до угла, проводить ее. А почему ей этого хотелось? Она говорила так, будто у нее уже есть право чего-то требовать от него, какого-то особого внимания.

Сдержанность чувств — это тоже величие, доступное лишь сильным душам.

Когда дома все намеченное было сделано, Володя пошел в библиотеку, но что-то терзало его. Он вдруг перестал понимать себя. И впервые ему захотелось с кем-то поговорить о любви, о Симе. Может быть, в разговоре, когда ощущения отступают, а на первое место выходят слова, все прояснится?

Он решил зайти к Алику Рябову, хотя сегодня по расписанию занятий у них не было.

Алик был дома один и, как понял Володя, взглянув на него, в своей стихии: огромные шлепанцы с меховыми помпонами на босу ногу, голова, как чалмой, повязана махровым полотенцем, на плечах полосатый банный халат, вдоль носа и над бровями проведены красные полосы.

Алик немного растерялся, но, сделав восточный полупоклон и приложив руки лодочкой к груди, пропел:

—      Али-Баба нижайше просит своего друга Сопу пожаловать во дворец...

—      К чему этот маскарад? — Володя подумал, что все же недооценивает в Алике его любовь к кривлянью и шумихе

—      Да так...

На кровати валялась гитара, под кроватью — раскрытая книга — видно, читал да швырнул, — в пепельнице окурки, дым вытягивался столбом в открытую форточку Административная карта мира, висевшая над столом, скатана и подвязана бечевкой, на столе разложены краски, а на стене намалеван углем старый знакомый — скелет Пиня в том виде, в каком его несли по школе: на голове кубанка с алым верхом, во рту папироса. Сидя по-турецки, Пиня наигрывал на гитаре и задорно смотрел на девицу (голубые глаза и яркие губы нарисованы красками) с распущенными волосами и очень рельефными формами, которые густо, несколько раз, были обведены углем.

—      Картина исполнена по заказу небезызвестного вам Гарри Мига, — все еще кривляясь, объяснил Алик.

—      Он по-прежнему ходит к тебе?

—      А что? Свойский парень. Конечно, родители не знают. А с ним по крайней мере душу отведешь, на гитаре брынькнешь, рюмашку опрокинешь, пару сигарет выкуришь... От излишней учености и голова раньше времени облезет. Такой вот турнепс, мамочки мои!

Володя заметил, что Алик навеселе, чем-то недоволен и нарочно задевает его. Он терпеть не мог ни его кривлянья, ни этой дурацкой прибаутки. Обычно, когда они были вдвоем, Алик о ней забывал.