Современная финская новелла

На арене мужчина катается на одноколесном велосипеде. У него на голове палка, а на ней чашка и блюдце. Он едет и пьет горячий кофе из чашки. Вильо толкает меня. Мы облегченно вздыхаем и хлопаем так, что болят руки. После велосипедиста появляется клоун и пытается сделать то же самое, но у него, конечно, ничего не получается. Он обливается кофе, а чашка со звоном падает на пол. Мы смеемся, смеемся до полного изнеможения, до слез. Я сжимаю руку братишке. Она горячая как огонь.

Мы смотрим на них на всех: женщину-силача, льва и глотателя огня. Сердце чуть не остановилось при виде этого человека. Я внимательно всматриваюсь — настоящий это огонь или нет. Настоящий. Мы хлопаем в ладоши и топаем ногами. Клоун чиркает спичкой и пытается проглотить ее. У него из заднего кармана торчит велосипедный насос. С головы сваливается шляпа и цепляется за него. Клоун ищет ее, но нигде не может найти.

— Шляпа сзади! Шляпа за спиной! — кричит Вильо.

Уже поздно, когда мы идем домой. Братик еле тащит ноги, то и дело останавливается. На вершине холма он вдруг садится на край канавы и ложится в траву.

— Я устал… не могу больше идти, — шепчет он.

— Надо.

— Не могу я…

Тогда мне пришлось взять Вильо на закорки. К счастью, дорога идет под гору. Внизу виднеется наш дом. Братишка обмяк и висит как мешок. Я, задыхаясь, несу его до самых ступенек. Мама выходит навстречу. Она в ужасе.

— Где вы были? Что с Вильо?

Она сразу же загоняет нас в постель. У брата нет сил раздеться. Мама снимает с него одежду и сует под мышку градусник. Я уже засыпаю, когда она приходит и вынимает градусник.

— Боже мой, — говорит она. — Боже мой!

Я слышу, как она разговаривает с папой на кухне. Значит, он лежит на кухонной кушетке, с прикрытыми глазами. Мама возвращается в комнату и прикладывает мокрое полотенце ко лбу братика.

Мне страшно. Я боюсь, что Вильо умрет. Я думаю о нем и о его легких. А вдруг это я во всем виновата?

Мама не спит у постели Вильо. Он говорит во сне. Он бормочет совершенные глупости. Мне хочется плакать, когда он говорит.

— Не отпускай! — кричит он. — Не отпускай!

А потом о каком-то огне.

— Горячо, горячо! Нельзя… Огонь попадет в горло…

Ему снова холодно.

— Дядя в черной рубашке-е-е! Дядя в черной рубашке-е-е! — зовет он тоненьким голоском.

Я не сплю, мама не спит, луна не спит. Луна смотрит на меня в окно и все понимает. Только она знает, что я чувствую. Я гуляю по лунному полю и ищу желтую мазь, лунное масло, холодный лунный крем. Если помазать им лоб, то станет легче, жар пройдет. Я ищу лунный крем для Вильо, собираю горстями желтую пасту. Но посреди поля стоит мужчина в черной рубашке и смотрит на меня. Не хочу его видеть! Не хочу видеть его сморщенного лица! Я поднимаюсь облаком высоко в небо. Меня окружает космос, его глубины плывут мимо в своих бледных звездных кружевах. Я лечу и лечу. Ветер овевает шершавую поверхность земного шара. Издали, из-за звезд на меня смотрит луна. Круглая луна. Печальная луна.

Ужин Перевод с финского Г. Прониной

Лейла забеременела не ко времени. Лучших времен, правда, и не ожидалось. Недавно в оформительской уволили одну прямо из декретного, да в магазине двоих женщин постарше. Так что ради места стоило бы прямиком отправиться в больницу. Но Лейле за тридцать, уже кое-что позади: несколько выкидышей, бездетный брак и однажды — бесхитростная попытка оставить этот мир. Поэтому она решилась заглушить голос рассудка и стать матерью.

Будущий отец — «вечный» студент, который вместо учебы все больше отирался в разнорабочих то у Раке, то в Алко, то на кладбище в Хиеталахти, — пришел от этого в столь сильное замешательство, что запил. Связь, и без того не очень прочная, грозила оборваться совсем. Пожалуй, теперь это было своего рода экономическое соглашение: квартиру сняла когда-то Лейла, он же пока еще кое-что зарабатывал. Дочь родилась в августе: маленькая, с заячьей губой, она кричала ночи напролет. От ее высокого, струной звенящего голоса дребезжали оконные стекла.

Осень была ясная, солнечная. Облитые ярким медным светом стояли в Хиеталахти у причала пароходы; пламенели клены. Скупое тепло уходящего лета прозрачным легким покрывалом окутывало спящих на траве пьянчуг. Отец девочки, Исмо, целыми днями валяется с граблями между двух могильных плит, раздумывает о своей горькой участи. Глаза слипаются, но спать нельзя. Где-то под высокими деревьями сторожит, стрекочет дятлом тетка, наблюдающая за работой. Спать, смертельно хочется спать. Реют в просветах между деревьев облака, терпко пахнут на могилах цветы в узких вазочках. Заслышав голоса и шаги, Исмо садится на корточки, принимается скрести граблями могилы. Всякий раз одни и те же — Ольги Марии Кейхо и Сакари Хоффрена, их покой уже никто, кроме него, не нарушит. Дорожки усыпаны листьями, Исмо сгребает их рассеянно, в полусне. Становится все холоднее.