— Я для тебя все равно что собака какая-нибудь, — чуть не плакал Исмо. — Не бойся, скоро ты от меня избавишься… На кладбище в Хиеталахти есть два камня, на одном написано — Сакари Хоффрен, на другом — Ольга Мария Кейхо… Там меня и найдешь. Между ними запросто поместится еще один труп…
— Перестань, Исмо, вставай скорее…
— Я же тебе нужен только как этот… этот… чтобы за квартиру платить… Иди, иди поищи ребенку отца, я ведь всегда знал, что это не мой ребенок.
Исмо сел и громко заплакал.
— Как ни странно, но это твой ребенок, — сказала Лейла.
— Как ни странно… ни странно! Что же мне, черт побери, делать?
— Можешь на анализ крови сходить. Твой он.
— Правда? Действительно мой?
— Да твой, твой, успокойся.
— А что же ты… совсем его присвоила. Правда, мой?
Он отер свою светлую бороду и посмотрел на Лейлу.
— Лейла, давай поженимся.
— Не болтай чепухи. Вставай поскорее.
Лейла поддержала Исмо. Он медленно, неуклюже поднялся.
— Там видно будет, — сказала Лейла. — Может, все как-то и образуется.
По улицам с шумом текли потоки воды. Гигантскими струями с разверзшихся небес падали космические воды. Мимо прошуршало шинами занятое такси. Занятое или свободное, оно им не по карману. Стоявшая в подъезде растрепанная женщина тупо смотрела на них выпученными глазами. Одинокой осенней звездой блестел у нее на груди медальон.
Похитители вишен
Просторами Балтики шло судно. Девушки были молоды, так молоды, что сердце щемило. Обе светловолосые, в одинаковых джинсах и сандалиях, одинаковый цвет волос. Впрочем, у одной волосы длинные, другая с короткой стрижкой. Одна красивая, уверенная; видно, что знает себе цену. У другой лицо замкнутое, холодноватое, чувствовалась в нем, пожалуй, даже мужская твердость. Первая все время была в движении, жестикулировала и смеялась; другая держалась строже, и если изредка позволяла себе улыбнуться, то как бы тут же спохватывалась. Со стороны их и за сестер-то принять было трудно. Но что-то общее все же угадывалось в обеих: какая-то напряженность, подобная току, возникающему между противоположными полюсами.
Вечерело, когда они сошли с палубы в каюту. В иллюминаторе синело море, и они глядели как зачарованные.
— Ну вот мы и едем, — сказала Айла.
— Все синее-синее, — удивилась Хелена. — Смотри-ка! Не поймешь, где вода, где небо.
Девушки смолкли, прижались друг к другу. Будто сама жизнь открывала им свои глубины — так засасывала в себя синева. Беспредельная синева, синяя беспредельность; безбрежная синева, в которой чудятся недостижимые берега; синева пустынных далей, где, подобно сорванным водорослям, отрешенно кочует любовь.
Спалось плохо, девушки то и дело ворочались с боку на бок, а встав, увидели вдали уже выступивший из воды горбатый берег.
В таможне Айла вдруг оробела. Не зная за собой никакой вины, она все же почувствовала себя виноватой, когда досмотрщик раскрыл ее дорожную сумку, заглянул и в целлофановый пакет с бюстгалтерами, чулками и трусами.
Гамбург, грохочущий, высокомерный, бесстыдный Гамбург, ожидающе разинул пасть, облизываясь на их тонкие фигурки в тесных джинсах. Хелена сорвала тюльпан в сквере — назло Гамбургу. Айла же считала, что с Гамбургом надо быть поосторожнее; она потребовала прекратить эти выходки.
Хелена вдруг бросила на газон свою сумку. Ярко светило солнце. Капризно встряхивая головой, Хелена быстро пошла по аллее, волосы летели у нее за спиною словно шлейф. И вот уже легким лоскутком Хеленина кофта мелькнула и скрылась за изгородью аккуратно подстриженного кустарника.
— Хелена! Хелена!
Айла схватила обе сумки и кинулась вдогонку. Однако ноша оказалась слишком тяжела для одной, да и Хелены уже нигде не было видно.
Автомобили, лица, голоса, ноги. Может, Хелена перебежала улицу? Откуда-то с высоты крыш наклонилась над нею безглазая, безротая головища, и хищный Гамбург дохнул на нее смрадной смесью бензина и крови. Айла готова была разреветься — так одиноко и неприкаянно чувствовала она себя в бурлящем уличном потоке, так ей было страшно.
— Хелена! Хелена!
Сестра появилась откуда-то сзади; вся в слезах, Айла уже готова была простить пережитую обиду. Хелена принялась утешать ее: она и в мыслях не имела заводить ссору.
— Теперь бежим!
Взяли сумки, и начался долгий, изнурительный бег. Никто их здесь не знал, никто не интересовался, чего ради и куда спешат две девушки, почему они так мчатся со своими сумищами через улицы и перекрестки, мимо арок и лестниц. Наконец они прибежали на вокзал и вскочили в поезд — за минуту до отхода. Нет, не проглотил их Гамбург — скрежещущие ворота мира! Не затянул двух девушек в свою хриплую глотку!