Современная финская новелла

Неожиданно раздался грохот; прямо на голову Лотте посыпались банки. Лотта крикнула Ильзе, Ильза — Фрицу. Фриц нашел нужный рычаг и остановил машину. Тут только заметили, что у Лотты пальцы в крови, их придавил поток обрушившихся банок.

Работа возобновилась не скоро. Фрейлейн Хейсенбюттель, хлопоча, носилась взад-вперед. Лоттин палец перевязали тряпицей, и господин Пёшель явился распорядиться насчет банок — какие выбросить, какие оставить: забраковали только сильно помятые.

А разрешения расходиться все еще не было, несмотря на то что стрелка на часах уже перешла за восемь. Эльфрида тянула за перегородкой все ту же песню:

— Liebeskummer lohnt sich nicht, my darling, jee, jee…

У Айлы на щеках вдруг вспыхнул румянец. Мимо нее, таща лестницу, шел Герт, ученик-немец, прибывший сюда за несколько дней до них. Белозубый, длинноногий, в сапогах, и эти сапоги приближались и приближались, пока не остановились возле Айлы.

— Дай-ка мне этикетку, — сказал он по-немецки.

Айла прикусила губу и дала этикетку. Герт мимоходом пришлепнул ее на широкую Ильзину спину, кинул заговорщический взгляд на Айлу, подмигнул со злодейским видом и, смеясь, исчез за дверью.

Айлу била дрожь. Внезапная надежда, грусть, восторг закружили ей голову, ожгли огнем. А Герт понял что-нибудь? Прочитал в ее глазах растерянность и тоску?

Айла, как автомат, наклеивала этикетки. Воздух густел, он прямо-таки давил, тяжестью оседая на плечи. Но потом опять мимо проплывало смеющееся лицо: Герт… Какие длиннющие ноги, лукавый взгляд…

— Feierabend! Feierabend![28]

Айла вытерла руки концом тряпки и поспешила к выходу. Посреди двора она догнала Хелену. У Хелены волосы распущены по плечам — значит, кто-то у нее на примете.

— Мальчики-немцы сейчас на складе, — сказала Хелена.

— Какие мальчики? — Айла, конечно, поняла, о ком речь.

— Герт и Дитрих.

— А-а.

— Они ужасно симпатичные. Поболтали сегодня. Герт изучает математику.

Айла молчала. Весь вечер она чувствовала себя плохо, а укладываясь на ночь — еще хуже. Включила настольную лампу и стала читать прихваченный из дому томик стихов. Однако стихи распадались, в них с трудом можно было что-либо понять — отдельные слова, разрозненные фразы, трудно найти связь, будто в какой игре.

Хелена смелая, а смелому — удача. Хелена поет и играет на гитаре. Хеленой все восхищаются, ей во всем сопутствует успех. Айле же остается одно — робко молчать. Так уж с детства повелось: от Айлы ожидали разумности, умеренности и практичности, чтобы Хелена, эта великая артистка, могла петь и будоражить воображение мужчин, чтобы Хелена, всеми обожаемая Хелена, могла бренчать на гитаре и одерживать все новые и новые победы; чтобы Хелена, такая темпераментная, могла проявлять свой темперамент и делать все, что заблагорассудится.

А ей, Айле, казалось, вечно суждено пребывать в тени, о ее чувствах никто не спрашивал, ее судьба — увядать за чтением книг, остаться старой девой, забытой всеми. Может быть, и впрямь у нее на лице написано, что она обыкновенный, спокойный, скучный практик, который ничего не умеет, кроме как хлопотать и наводить порядок? Она, мол, ничего не чувствует, раз не обнаруживает своих чувств столь же открыто, как Хелена, раз она так робка и нелюдима, раз она скрывает малейшие движения души; даже плач камнем застревает у нее в груди.

И все-таки понял ли ее Герт? Понял ли с первого взгляда, что она ждет его? Куда бы оно распахнулось, синее окно, в какую беспредельность? Где она, незримая граница неба и моря? Где они, все чудеса света? Где кончается это горе и это пространство? Каким образом смешались радость и скорбь, бешеное счастье и боль, жизнь и смерть, мгновение и вечность, буря и тишина?

Всю неделю беспрерывно светило солнце. Толстая старуха тумбой торчала под вишней на пути девчонок через двор. Каждое утро, довольно рано, когда еще прохладно и земля как в полусне, она возникала откуда ни возьмись под деревом и, противно щурясь, начинала наблюдать за происходящим вокруг. Золото солнца лилось на крышу киоска и вспыхивало на алюминиевых трубах белыми искрами; яркая бабочка вспорхнула под прелой зеленью фабричных отбросов; в деревне кукарекал петух, а женщина сидела и сидела в болезненном страхе, как бы кто не обобрал вишню, хотя на самом деле вишня-то была ничья. Иногда турки, устало проходя мимо, срывали ягоду-другую, тогда женщина приходила в ярость и начинала браниться как сумасшедшая, так что турки в конце концов оставили дерево в покое.

Только сердечник Угур приходил иногда подразнить старуху: метнет в рот пару вишенок — и со смехом наутек.

Однажды вечером на кухню вдруг зашли Дитрих и Герт. Айла только что вымыла голову, волосы еще не просохли. Она торопливо повязала голову платком: ну вот, надо было им заявиться именно сейчас! У ребят была с собой полиэтиленовая сумка, полная вишен. Герт высыпал их на кухонный стол — ешьте.

— Как, неужели старая карга сегодня не на посту? — удивилась Хелена.

— Конечно на посту.

— И она не мешала?

— Очень даже мешала. Только мы сказали, ей: надо же, мол, девочек вишнями угостить. Nicht wahr?[29]