Современная французская новелла

Вы сами знаете, что такое отсталые провинциальные нравы и те «отсталые», что не успели еще привыкнуть обращаться с тем, к чему у них нет привычки. «Салон» в Лотиньяке, ну посудите сами, кому нужен в Лотиньяке салон? Но не в том было дело. Салон Мелани так же, как и моя хижина, выходил окнами в сад. Если угодно, выходил даже четырьмя застекленными дверьми. На потертых креслах никаких чехлов. Ни салфеточек на столиках, ни одной из тех гнусных статуэток, которые как бы служат своего рода вехами брачной жизни или ее летосчислением. Стены голые, мебель — под стать. По обе стороны большого камина — два глубоких кресла, протертых до дыр, но обюссоновская обивка до сих пор прелестна, и всюду цветы, зеленые растения, деревца в каждом углу вдоль всех стен, посреди салона, на коврах — словом, повсюду… неожиданно для себя я обнаружил, что все эти огромные жардиньерки, откуда свисали плети плюща, пелларгоний, жимолости, лапчатки, — не что иное, как гробы. Дорогое дерево, серебряные ручки. Я не мог с места сдвинуться, хотя, откровенно говоря, очень хотелось подняться и разглядеть их поближе. Да ведь это же…

— Неужели вы думаете, что после смерти Феликса я все распродала? Похоронных дел мастера — народ мрачный, мсье Виктор, ох какой мрачный. Феликс мне вечно твердил, что я, мол, Мелани, только о похоронах думаю, и вдруг, бац, сделал мне ребенка! И если мои сыновья такими проходимцами получились, то это все из-за них, из-за этих гробов проклятых, которыми весь дом был битком набит, даже уборные в саду, потому как, говорят, лак быстрее сохнет, когда изо всех щелей дует! А так как мой Феликс обслуживал Карсес, Монфор и даже Бриньоль, очень хороший мастер он был, приходилось делать гробы с запасом — и пошикарнее, и попроще, и для богатых, и для всех остальных. Ух, эти доски чертовы, из-за них негде было повернуться. Представьте себе, дружок, двадцать два года у меня заместо ночного столика стоял гроб розового дерева, это Матуасье поспешили заказать его для малютки. А малютка этот дожил до семидесяти лет и все еще по бабам бегает! Двадцать два года! Я до того со своими ребятами намучилась, что даже Феликса из спальни прогнала на целых две недели. Вы скажете, раньше надо было думать… только очень уж он мне нравился, нравилось, как он о смерти думает, да и детей рожать я не боялась.

Я расхохотался. Мне по душе было ее несокрушимое здоровье.

Антуан же тем временем невозмутимо разбирал свои цветные камешки в ящике светлого дерева — по-моему, это тоже был гроб.

Разве окончательное и самое верное решение не приходит нам в голову, когда мы находимся в состоянии эйфории? С пирожным в правой руке, со стаканом оранжада в левой, раскинувшись в кресле, вытянув ноги к огню и чувствуя за спиной бархатные подушки, я объявил, что имеется соответствующее предписание, ну если и не совсем официальное, ну, скажем, полуофициальное: раз похитители не смогли воспользоваться плодами дел своих, потому что, как и предполагал Антуан, они не явились взглянуть на свои сокровища, то кража пошла, так сказать, на пользу добрых налогоплательщиков, которых уж никак не назовешь соучастниками — просто тут обыкновенное неведение. «Вследствие чего и следовательно», пользуясь жаргоном жандармов, я обнаружил похищенные деньги и приму обещанное мне вознаграждение — ведь нужно же на что-то жить. А потом — но вот этого-то Дюпе никогда не узнает — я беру под одну ручку Мелани, под другую ее сынка, и мы прошвырнемся к антиподам, чтобы дать лотиньякцам время сообразить что к чему.

— К антиподам? — восторженно подхватила Мелани. — А так уж нам непременно к антиподам нужно? Меня, видите ли, другое прельщает, и если моя просьба вам не покажется дерзкой, давайте лучше скатаем в Монте-Карло и поставим на красное десять тысяч старых франков, монетками по пять сантимов, только для того, чтобы поглядеть в этот момент на рожу крупье.

Так оно и было.

Прежде, конечно, пришлось вынести бесконечное ворчание Дюпе, едкое, как уксус. Наем лебедки съел все то малое, что еще уцелело. А уверен ли я точно, что не знаю вора, его обокравшего? Сверх того, неприятности валились на него быстрее, чем монетки в его кошелек! Лебедка, запустив в озеро свои когти, вытащила — и отнюдь не с первой попытки — несколько проржавевших ящиков, которые при соприкосновении с воздухом взрывались как гранаты, высыпая всю свою начинку в прибрежную тину. Три дня подряд Дюпе шлепал по колено в воде, вооруженный шумовкой и неисчерпаемым запасом ругательств. Мелани примостилась неподалеку на складном стульчике, вязала и млела от восторга. По ее словам, она наслаждалась этим спектаклем. В нашей богоспасаемой дыре не так уж много развлечений! При упоминании о дыре Дюпе принимался за дело с новой энергией. Я ликовал, ох как же я ликовал! Мелани ликовала тоже.

Когда спектакль окончился — Дюпе уверился, что из глубин озера не выловишь больше звонкой монеты, — он почистился, помылся, нацепил красный галстук, вручил мне с слащавой улыбкой чек, обозвав меня гнусным капиталистом и бумажным тигром.