Современная французская новелла

Каменщик оштукатурил стены моего домика, а я сам побелил их известкой. Электромонтер упрятал штепсели по углам и… веселись душа! Моя мебелишка, в том числе и книжный шкаф, прибыла со стороны сада. Грузовик не протиснулся бы по улице Таннер, да и предприятие это было слишком рискованным. И вот я увидел, как моя кровать, стол, стулья перебираются через изгородь на спине грузчика под насмешливыми взглядами всего Лотиньяка, прильнувшего к окнам. Ребятишки помогали носить свертки и растеряли не больше четверти их содержимого, что было уже неплохо: я человек не дорожащий воспоминаниями и стараюсь отделаться от когда-то полезных, а ныне уже ненужных вещей. Пока я привинчивал дощечку с моим именем над дверью, народное любопытство делегировало ко мне трех добровольных помощниц в лице сестер Шапю. Я сообщил на почте свой новый адрес. Уже через два часа после первых моих шагов и ухода «помощниц» я стал мсье Виктором до конца дней. Во всяком случае, моих дней… Один только нотариус продолжал звать меня по фамилии, но тут уж ничего не поделаешь, он ведь горожанин.

Итак, я обосновался в указанном пункте.

Но прежде чем я смог приступить с расспросами к Антуану, прошел почти целый год. Дюпе с ума сходил от нетерпения. Тем более что источник желтеньких монет не иссякал, уж мне-то это хорошо известно. Если вы будете продолжать в том же духе, Ансельм, я лишу вас наградных, и потом кто меня убедит, что вы говорите правду о сумме намытых вами монет… Ну и пускай приезжает, пускай явится сюда самолично и собирает денежки. Только он не приедет — не захочет тратиться на железнодорожный билет.

А я, я был счастлив. Не скажу, что возврат похищенной «казны» стал меня меньше интересовать, но я утратил охоту копаться в лотиньякских жизнях с этой единственной целью. Мои новые сограждане теперь интересовали меня уже как некий абсолют.

Как вы сами понимаете, ничего необыкновенного в них не было, но они очень остроумно умели приспособиться к быстротекущему времени. Не знаю, возможно, я приукрашиваю их жизнь, но это потому, что я их люблю. Я нахожу, что у них есть вкус… Да, нахожу, что они не лишены искусства посредничества, вот оно нужное слово! Ведь, в сущности, жизнь не что иное, как вечная уступка то движению, то неподвижности. Щекотливое равновесие! Речь идет не о том, чтобы застыть камнем или крутиться волчком, речь идет о том, чтобы уметь примешивать к резвости сладостную медлительность, непрерывно создавать новое из старого. Знать это и поступать соответственно не так-то легко, как думают. Речь идет и о том, чтобы не спускать глаз со своих tabula rasa, с которых все стер собственными руками.

Я не сразу постиг эту добродетель, даже лакомясь сладостями Мелани. Сладости ее превосходны, они помогают, но помощь, как известно, еще не все. Нет, меня подкупил Лотиньяк, а в шестьдесят семь лет это уж очень и очень много.

Помню… ну да ладно… Пока что следовало покончить с желтыми монетками Французского банка и с упреками и подначками дражайшего папаши Дюпе.

А уж он-то на меня наседал, как выражаются в окрестностях Авиньона. Я нарочно ездил звонить ему по телефону в Карсес, подальше от лотиньякских ушей — зря только потратил время и по́том изошел (впрочем, что еще оставалось под таким солнцем), — и все только для того, чтобы узнать, что я слишком тяну. Ансельм, вы непростительно копаетесь! В сущности, это было правдой. Ведь я и сам отлично знал, что «дорогой Виктор» был уже далек от всего этого!

Итак, я взялся за Антуана. Не устояв перед соблазном получить кожаную каскетку, он явился ко мне и уселся в кухне, ежась от застенчивости. Предпочел стаканчику местного вина кружку молока. Винцом, мсье Виктор, не насытишься. А молоко и стоит дешевле, и полезнее. Мне же, как вы сами понимаете, питаться надо…

Его хозяйские интонации укрепили меня в моем намерении.

— А кем тебе, Антуан, доводится Мелани?

— Матерью, кем же еще?

Я лишился дара речи. Вот уж никогда бы не подумал! Антуану самое большее тридцать, а Мелани уже почти семьдесят пять.

Он расхохотался.

— Дело в том, что нас было восемь человек детей, мсье Виктор, а я самый младший. У меня две сестры в городе живут, две другие — в деревне под Динем, вышли замуж за скотоводов. А вот братья… — Он насупился. — Братья мои далеко. Состарили мы мать, состарили.

Он поднялся, бросил взгляд в сторону фонтана и вздохнул.

— Ох, мсье Виктор, посмотрите, края-то совсем осыпались. Если хотите, выберу несколько камней покрасивее и выложу вокруг, очищу трубу от известняка, взгляните-ка, совсем забило ее. Люблю я фонтаны, вообще воду люблю.

Ну как после таких слов повернешь разговор в нужное русло?

— Скажи-ка, Антуан…

— Нет, нет, не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста, не спрашивайте. Ничего я не знаю, ничего не скажу. — И он опрометью бросился в коридор.

Верьте не верьте, но мне почудилось, будто я услышал, как он с облегчением вздохнул, выйдя на улицу.