Современная ирландская новелла

— Ерунда! — выкрикнул Рокки. — Ничего не дошло. И на что мальцу быть святым? Молитвы и всякое такое — это для стариков и старух, я так считаю. Вот нас с тобой гоняют в воскресную школу, а мы ждем не дождемся, когда там кончится и можно будет сматываться.

— Да, верно, — согласился Джонни.

— Ты подумай, если б он мог повсюду бегать, как мы, до чего было бы здорово — тогда ему только кусочек молитвы отбарабанить на ночь, когда спать ложится, да кусочек утром, когда встает. Мы его самым главным командующим сделали, хоть у него ноги не ходят и он все время в постели валяется, — а все для того, чтобы он хоть в чем‑нибудь был, как мы.

— Верно, верно, — опять согласился Джонни. — Только теперь он будет все слабеть и сохнуть — вон уж доктор давно ходить перестал, один священник и ходит.

— И что бы он только делал без нас? — сказал Рокки и даже остановился, чтобы придать больше веса своим словам. — Мы для него цветную бумагу таскаем, так? Рискуем, что Кирни нас зацапает, того и гляди, угодишь в исправительную школу, а там тыщу лет продержат.

— Угу, — кивнул Джонни. — И потом, нам нашу армию ни за что не наладить, если все будет идти, как сейчас. Разнесчастная наша жизнь.

— Ясно, разнесчастная, — сердито подхватил Рокки. — Эти старики и старухи только и знают во всем нам мешать. Что мы, ребята, ни сделаем — все портят. Пока мы у него сидели, старуха все время совалась в комнату — поглядеть, не устал ли он; идет мимо двери, а сама глазами так и зыркает; только увидит, что он задышал чаще, сейчас же хвать у него из‑под подушки четки, нацепит их на его желтые пальцы и давай раскачиваться под огоньком в красной плошке, перед статуей богородицы, а потом выгонит нас на улицу, и опять жди, к чертям собачьим, сиди сложа руки где‑нибудь на подоконнике или на тротуаре, и сказать ничего нельзя, дожидайся, покуда статуя смилостивится и Жёлтик опять сможет дело делать, а старуха ждет, хочет уверяться, что статуя сделала все, как надо, и только тогда четки опять засунет под подушку.

— Ты брось насчет статуи, — ^: сказал Джонни с ноткой тревоги в голосе. — Вообще‑то, кто его знает, да и потом у стен есть уши.

— Не пойму я, черт подери, с чего это он так устает и задыхается: всегда лежит в лежку, только пальцами своими желтыми и шевелит, вроде бы не с чего ему уставать, — возмущенно сказал Рокки. — Сиди тут, студи зад на камне, покуда старуха нас обратно не пустит.

— Горе одно, это верно, — буркнул Джонни.

— Ох, и надоела мне эта статуя, и лампада эта, и как старуха взад — вперед качается, и как он в обморок валится; а ведь мы на какую опасность шли, чтоб раздобыть ему цветную бумагу! Прямо тошно.

Так они ждали неделями то в комнате у больного мальчонки, то на улице и всякий раз, как понадобится, подавали ему клейстер, и ножницы, и полоски цветной бумаги; и все это урывками — иногда по часу в день, иногда по четверть часика, а иногда их и вовсе не пускали — это если его исхудалое лицо вдруг вспыхивало или белело, или когда он дышал слишком часто, или же, наоборот, слишком медленно; старуха всегда начеку, чуть что — сразу гонит их вон, они садятся на улице, хмурые, полные нетерпения, и все думают — а будут ли вообще эти шапки когда‑нибудь готовы, и ждут, пока не стемнеет, и только тогда уходят домой; потому что, когда стемнеет, уже точно известно: что сделано засветло — а сделано черт знает как мало, ворчал Рокки, — на том и конец, и это за целый‑то день; теперь жди до утра, и снова будет такой же день; да еще, как знать, надолго ли завтра хватит проворства желтоватым, как воск, пальцам; а что, если опять, как частенько бывало, они вдруг станут двигаться медленней, а дыхание станет чаще, пока наконец тоненькие руки не выпустят своей работы; и тут он откинется на подушку и примется звать маму; на него нападет кашель, надсадный, жестокий; и мать вбежит к нему в комнату, а Рокки и Джонни бросятся из их дома, подальше от этих скребущих, лающих звуков.

— Ну ровно выпь кричит коростелем, — сказал как-то Джонни один деревенский мальчонка, и Джонни навострил уши, прислушиваясь к злому, скрипучему кашлю, доносившемуся на улицу из комнаты Жёлтика. Но все‑таки им повезло: в костлявом теле и восковых пальцах завод не кончился до тех пор, пока треуголки не были сделаны и разукрашены. В тесной спаленке собралась вся армия, все двенадцать молодцов, как один, часть ее выплеснулась в тесный коридорчик, и генерал со своей койки обратился к войску.

— Вольно, ребята, стоять вольно, — пробормотал генерал, слабо махнув им желтоватой рукой, — стоять вольно!

— Вольно! — повторил за ним бригадир, и солдаты встали вольно, привалясь кто к стене, кто к изножью кровати.