Современная ирландская новелла

Она начала медленный путь назад. Дойдя до купе молодоженов, она увидела, что дверная штора поднята; должно быть, свернулась сама, и они не заметили этого. Устав целоваться, равнодушные к любопытным взглядам, они сидели, взявшись за руки, уставясь прямо перед собой. И хотя теперь им было все равно, она отвернулась и поспешила дальше, глядя в окна, за которыми, должно быть, мелькали поля. Но к стеклам теперь прижималась темнота. Словно амальгама, она превратила окна в зеркала. И в одном из таких зеркал Люси увидела терпеливо дожидавшегося ее Сэма — он спал. Он задремал, и не удивительно: Сэм устал и Сэм немолод.

Бедный Сэм, подумала она, и сердце ее смягчилось. Пусть его лепечет про Мону! Он заслужил это право. Он узнал любовь такую, на какую она даже не была способна.

— Сэм! — сказала она, входя в купе.

Он вздрогнул и поднял голову. Только что он спал крепким сном, а тут сразу заговорил, как в бреду. Она сперва не уловила, что он бормочет. «Знает ли он, к кому обращается — к Моне или ко мне?» — подумала она. И постаралась не огорчаться. Но Сэм повторил свои слова. «Бедняги! — разобрала она. — Бедняги!»

И она с изумлением поняла, что он думает о ней, и не просто о ней и об их прошлом, но и о тех поклонниках, которые когда‑то толпились вокруг нее и над которыми он наконец одержал верх. Думал ли он когда-нибудь, что ему это удастся, ведь он ничем не мог похвастаться — разве что золотым сердцем!

Уолтер Мэккин

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА В ПОРЯДКЕ ИХ ПОЯВЛЕНИЯ (Перевод С. митиной)

МАЙКЛ — ПЕРВЫЙ

Да, я самый и есть — Мик Оуэн. А мне почем знать, отчего меня кличут «Майкл — первый». Видно, просто оттого, что и деда моего и прадеда звали по — другому — Тэди им было имя, а вообще‑то занимались бы люди своим делом да работали до седьмого пота — вот и некогда бы им было клички другим придумывать.

Ну есть у меня на лбу шрам. Три шва тогда наложили. Могу вам хоть весь показаться, целиком, и нигде больше ни одной отметины, потому что человек я смирный, вот почему, да я сроду ни с одним соседом не ссорился, сколько живу. Люблю, чтоб все было тихо, мирно. Увижу, что человек в злобе, я и уйду от греха, а уж потом, когда поостынет, руку ему протяну.

В Билнехауэне я всю жизнь прожил. Нас здесь, почитай, четыре поколения помнят. Земли у меня шестьдесят акров, из них сорок — камень голый, из трещин кой — где пучки травы торчат. Нашелся б у вас на камни покупатель, я бы разом в богачи вышел.

Зато остальная земля — добрая. С нее и живем, не бедствуем. Каждый год голов десяток крупного скота продаю да сколько‑то телков. Чтобы такая уж легкая моя жизнь была — этого не скажу. Какая тут легкая жизнь, когда спину ломать приходится, как мне. Однако голодать не голодаем, и в банке кое‑что останется, когда помру. Да нет, больше мне ничего от жизни и не нужно — что имею, то и ладно. Я деревенский. А в городе мне как‑то не по себе. Езжу туда, конечно, коли нужда есть, но, когда вернусь домой, всегда радуюсь.

Как я понимаю — из‑за чего вся эта кутерьма началась? Я того не хотел, это я вам точно скажу. Знать бы наперед, что такая свалка получится, я бы за милю удрал, хоть мне уже пятьдесят и я не так шустро бегаю, как бывало.

О сыне вам рассказать? Что ж, могу и о сыне, только не потому, что он сам не может, — да его хлебом не корми, дай о себе порассказать. Это у него от материной родни. Болтали б они поменьше, да побольше работали, глядишь, и не разметало бы их по свету — а то наезжают домой раз в десять лет или около того и давай долларовые бумажки расшвыривать, словно овсяную мякину.

Какому отцу охота про родного сына говорить — он, мол, виноватый, вот и я не стану. Он у нас единственный рос. Невредно бы их побольше завести, да ведь это — как бог даст, а мне частенько думалось, вот бы послал мне еще, да таких, чтоб попусту языком не мололи и умели за плугом ходить — ну, только чтоб первенец, конечно, тоже при мне остался. Нет, если б их даже можно было брать на пробу, а потом назад отдавать, я своего бы не отдал.

Но сами посудите: когда человеку приходится, как мне, спину гнуть на поле, на гумне и на торфянике, ему подмога требуется. Ну и вот, родится у тебя сын, и, покуда он подрастает, всю жизнь на него глядишь и ждешь: войдет парень в возраст и станет мне подмогой, когда у меня самого уже прыти поубавится.

Не то чтобы он не пробовал. И не то чтоб у него дело не шло — э — э, да захоти он только! Вы ж его сами видели. Парень молодой, крепкий, ладный. Бычка-трехлетку одолеет.

Я человек темный. Сами видите. Начальную школу еще осилил, но, даже коли можно было бы дальше учиться, все равно б не захотел. Читать умею, писать, цифры складываю — будь здоров, с меня и довольно. Может, я его не понимаю. А вы найдите мне такого отца, чтоб понимал своих сыновей, — да вам медаль выдадут!

У меня о жизни — одно понятие, у него — другое. Всего и делов. Отчего оно так получается — поди разгадай, но, коли этого не поймешь, не уяснишь себе, так и будешь до конца дней зло на него держать.