Современная югославская повесть. 80-е годы

А если по правде, меня они не интересуют, все эти кисти и краски — не мое дело, но я не могу понять, почему вы-то к ним равнодушны. Или до вас так и не дошло, что эти художники с их картинами — достояние вашего поколения. Вам нет до них дела. А как раз они смогли почувствовать будущее не во времени, а в пространстве, отказались от абстрактного искусства, вернули на стены иконы, взяли в руки кисти из человеческого волоса и краски земли, обратили взоры к себе, словно к иконе, и там узрели вас, тех, кто их попросту не замечал. Они изобразили присутствие отсутствующего, собак, бегущих за человеком по искусно разбросанным световым бликам, поросят на анатомическом столе, заменивших трупы Рембрандта. Это был единственный случай, когда твое поколение чему-то и кому-то воспротивилось и открыто заявило о неприятии целого направления, только прозорливость их не была услышана. Остальные сделались школьными учителями, и каждый носился со своим одиночеством как с писаной торбой. Ты хоть раз спросил себя, отчего твоя жизнь осталась бесплодной, точно ты избивал змей, не сбылась, подобно снам под пятницу? Как случилось, что город, где ты родился и вырос, считает тебя изгоем, почему ты в этом городе не построил ни одного дома, почему твои проекты так и остались на бумаге, словно мушиный след? Как случилось, что твой отец, а мой дед, Коста Свилар, который не был инженером-строителем, вроде тебя, а всего лишь заурядным офицеришкой, который не слезал с коня, как случилось, что он построил два дома — один в Белграде, а другой здесь, — а ты ни одного, да, видно, и умрешь под чужой крышей?..

«В такие дни яд выпускают даже те змеи, которые жалят только по пятницам», — подумал Атанасие Свилар, внимая словам сына, мальчишки, обожавшего нагретый солнцем виноград и перезрелые абрикосы — на припеке они сочатся повидлом прямо на ветке. Атанасие сидел и с изумлением разглядывал сына, потом свои руки, лежавшие по обе стороны тарелки, и не узнавал их. Две ощипанные гусиные головы высовывались из рукавов, тщетно пытаясь ухватить нож и вилку…

Он выпил стакан воды и пошел спать. Вода показалась безвкусной, какой-то пустой, а утром в комнате с балконом, где спал Никола, Свилар увидел записку:

«Привези мне из Греции солдатский китель. Это теперь модно. Если мне понадобится дед, я его найду сам.

Привет!

Никола».

* * *

Предполагая, что майор Коста Свилар из Албании в Грецию добирался морем, Атанасие Свилар отправился на Адриатическое побережье. В порту Бар он погрузился вместе со своим автомобилем на широкий черный пароход, направлявшийся к острову Корфу; дул холодный, пронизывающий ветер, и ноздри забивала соль, отдающая шафраном. Когда от Итаки двинулись к Ионическим островам, Свилар поставил бокал с вином на борт и придерживал его пальцем, чтобы не опрокинулся. Красное вино было солидарно с соленой водой моря, копируя каждое ее движение — в бокале плескались морские волны. «Вот так и я, — думал Атанасие, — часть некой волны, она во мне, но я об этом не знаю…»

Свилар ощущал себя разбитым, ибо свою болезнь и голод перетащил с суши в просторы Ионического моря и чувствовал себя все хуже и ненасытнее, как человек, который на свадьбе вместе с капустой проглотил свиное рыло с кольцом, и поэтому почти не думал о цели своего путешествия. Его мучила сенная лихорадка. Звезды казались колючими, и он прищуривал глаза. Тем не менее в портах островов Кефалиния и Закинф он расспрашивал прохожих, не помнят ли они что-нибудь о югославской воинской части, которая тридцать пять лет назад, отступая, соединилась здесь с британскими моряками, которые в апреле 1941 были на Пелопоннесе. Но расспросы ничего не дали, и не потому только, что прохожие были молоды и могли этого не знать, но и потому, что взгляд каждого встреченного им человека имел свою глубину, подобно морю, и Свилар не находил контакта с людьми, которые простоквашу едят с ножа, а брови расчесывают вилкой. Каждое слово в их языке, подобно птицам, имело свою путеводную звезду, но с того места, где находился Свилар, не было видно неба. Как только он опустился на землю Пелопоннеса, окунувшись, будто в печь, в горячий воздух, ему бросились в глаза два корабельных остова, похожих на обглоданные рыбьи скелеты, которые медленно обрастали деревянной плотью благодаря ремонтным работам, противоположным процессу поедания рыбы. В ребристой тени деревянного остова Свилар вошел в море, сполоснул дорожную пыль, промыл воспаленные глаза, глотая, подобно рыбе, запах морской пены и йодистых испарений. Потом лег на берегу и заснул, унося в сон намерение продолжить расспросы в Фере и Спарте, но сквозь дремоту чувствовал: все напрасно, наездом хлеба не напашешь. Вода защищала Свилара от суши, морские водоросли — от прибрежной травы.