Современная югославская повесть. 80-е годы

Разбудил его шум автомобильных шин. Открыв глаза, он увидел красный «мерседес». Машина остановилась, в окно полетел и покатился по земле какой-то темный предмет, затем из машины выскочили люди и выволокли высокого брюнета. Они поставили его к маслине, держа за руки, девушка, приехавшая с ними, расстегнула на брюнете брюки. Шофер, который вышел из машины позже, помочился несчастному на его мужское достоинство…

Пораженный Свилар громко свистнул, компания села в «мерседес» и уехала, оставив брюнета у дороги. В спешке они задели длинные волосы блондинки, те не желали покориться и войти внутрь машины, хотя их втаскивали, на ходу открывая и закрывая дверцу.

— Вам не больно? — по-немецки спросил незнакомца Свилар.

— Где удовольствие, там и порча, — ответил тот на сербском. — На тебя помочатся, и целую неделю ты не можешь спать с женщиной. Но там, куда я иду, это не понадобится.

— А куда вы идете?

Вместо ответа незнакомец ногой показал на север. Это был мужчина одного со Свиларом возраста и, как говорится, тертый калач. Был он красив, но не той женственной красотой, которая иногда встречается в мужчинах, а мужественной красотой, которую женщины иногда наследуют от отца. Вокруг шеи висело ожерелье из горько-жгучих перцев, отчего все на нем, начиная с усов и кончая пуговицами и ногтями, казалось таким жгучим, что даже прикосновение к его вещам мгновенно, как начинающаяся болезнь, вызывало ощущение жжения, от которого щипало глаза. Свилар почувствовал это сразу.

Он нагнулся, чтобы поднять выброшенные из «мерседеса» вещи незнакомца, и увидел в траве гусли. Они были похожи на большой, обшитый кожей половник. Оглядев гусли, протянул хозяину и тут же почувствовал, как кончики пальцев начали гореть. Свилар вспомнил, что на пароходе, в группе немецких туристов, он видел мужчину с гуслями, и предложил незнакомцу подвезти его.

— Ты знаешь отца Луку? — спросил незнакомец, как только они поехали.

— Нет, не знаю, — с удивлением ответил Свилар, но гусляр словно не слышал.

— Не беспокойся, уж он-то наверняка тебя знает…

«У этого всегда пятница», — подумал Свилар и перевел взгляд на шоссе. Его спутник, сидевший сзади, закинув ногу на ногу, громко запел, аккомпанируя себя на гуслях. Песня была монотонная, слова выстраивались в десятисложные стихи, и легко обнаруживалось, что слуха у певца нет и что он, в общем-то, ему и не нужен. На его инструменте была всего одна струна, и он выводил на ней нечто вроде причитания или прерывистого плача, используя из семи звуков только четыре. Было ясно, его песня из тех, которые в книгах не значатся, ее перенимают у других певцов, она переносится из уст в уста, от одного к другому, как оспа. Его пение и впрямь напоминало некую болезнь языка, заразу, переходящую от фразы к фразе, сжимает и портит ее для того, чтобы она не слишком отличалась от предшествующей, хотя и несет иной смысл. Свилар не запомнил то, что слышал, но то, что осталось в памяти, могло бы называться:

СЫНОВЬЯ КАРАМУСТАФЫ