Современная югославская повесть. 80-е годы

— Мистер Богарт! — весело окликает его Новак. — Можно и мне автограф?

— О’кей, о’кей, бой!

Сейчас Туна — прежний Туна. Все безупречно. И голос хриплый. И нижняя губа опущена. И прищурены глаза. И невыразительный взгляд… Совсем как прежде, совсем как тогда, в «Касабланке»…

IX

В тени широкого навеса «Градской кафаны» на площади, за покрытым свежей скатертью столом сидят друзья юности. Положив руки на стол, они словно прикидывают свою силу. Новак представляет: вот они сцепляют руки — интересно, кто победит. Вообще, в этом упражнении Туна был силен, признает Новак, он всегда побеждал. По правде говоря, Барич побеждал всех и всюду, где требовались мускулы и отвага, и того и другого ему было не занимать. Новаку не забыть истории с львиной головой — огромной глыбой бетона, отломившейся от колонны, части ограды старого магазина на Загребской ветке…

Поздняя осень 1955 года, убийственно скучный день, ни единого заслуживающего внимания события. Все в сборе: вся компания с Загребской ветки (кроме него и Туны здесь еще Иво Козлек, Дарко Майцан, Фери Клобучар, Зденко Янтоляк и Руди Рамляк), и всем хотелось, чтобы с оголившихся веток дикого каштана упало хоть что-нибудь, кроме одинокого желтого листка, за полетом которого они молча наблюдали. И тут эта развалившаяся колонна. Как сейчас перед глазами разбитая львиная морда, тяжелая, неживая, среди собственных обломков на тротуаре. Большего вызова для молодых силачей и не придумать. Найдется ли герой, чтобы поднять с земли голову бетонного льва и насадить на обезглавленное туловище? Все поочередно испробовали свою силу, и все спасовали после первой же попытки.

Все, кроме Туны Барича.

Этот парень никогда не сдавался. На следующий день Туна завернул туда, как бы случайно, и снова попытался поднять бетонную глыбу. Неудача его не обескуражила. Напротив! Он так раззадорился, что каждый день сворачивал к старому магазину, а когда отступился и последний из компании (то ли Иво Козлек, то ли Фери Клобучар), он приходил один. По несколько раз в день вступал он в схватку с огромной глыбой, и дело двигалось, медленно, но верно. Однажды, когда все уже давно забыли про отбитую львиную голову, Туна Барич провел компанию к магазину. Зрелище потрясло всех до единого: в Туниных руках голова бетонного льва ожила!

Туна под огромной тяжестью стонал, тело судорожно корчилось, мышцы, казалось, вот-вот лопнут, а львиная голова поднималась сантиметр за сантиметром, чтобы в конце концов оказаться на своем месте. И лев снова становится львом. А у Туны еще хватило сил взобраться на ограду, затем на колонну и… Туна — на льве! Туна — лев![67]

— Знаешь, Туна, а ты прилично выглядишь! — Новак дружески улыбается, хотя слова эти кажутся ему пустыми и лишенными смысла. А что сказать приятелю, которого не видел долгие годы и с которым, кроме воспоминаний, ничто больше не связывает?

Стол, за которым они сидят, покрыт блекло-желтой скатертью, вроде бы чистой. За этой кажущейся чистотой — глубоко отпечатавшиеся годы, отдалившие его от друга юности, и он не может найти путь, чтобы вернуться. Все же Новак старается разгрести осадок, наслоившийся за эти годы и сейчас разделяющий их. И когда уже ему кажется, что он на верном пути, друг словно ускользает и прячется за сеточкой мелких морщин вокруг глаз, за седыми прядями волос… Новак, отнюдь не обладавший Туниным упорством, прекращает поиски и полагается на Туну.

— Смотри, Длинный, не напейся. Тоником!

Благодаря этому гениальному замечанию в Туне проглядывает что-то от прежнего Туны. Туна — прежний добродушный простак! Своими дурацкими, лишенными оригинальности шутками, непринужденно выдавая их по любому поводу, Туна когда-то здорово веселил их компанию. Самая банальная острота в Тунином исполнении звучала свежо и остроумно. Когда в ответ на дежурный вопрос «Как дела?» Туна выпаливал: «Как сажа бела!», получалось на редкость забавно. Даже это: «Официант, нам литр и двенадцать стаканов!» — в его устах звучало прелестно и очаровательно. Но Тунины шутки, как и всякая вещь, имеют определенный срок годности, и, похоже, срок этот давно истек. «Смотри, не напейся. Тоником!»

— Постараюсь, Туна. — Сделав над собой усилие, Новак принимает шутку, со всей очевидностью отдавая себе отчет, что Туну Барича он и вправду не видел очень давно.

— Длинный, за тебя уже все выпили? — Старый друг щедро выдает ему еще один свой перл. Новаку теперь становится ясно, что охватившее его воодушевление при виде Туны Барича у того домища в Новом Загребе обманчиво. В тот момент он искренне обрадовался Туне, но Туне — листочку, вырванному из альбома воспоминаний. После тридцати, похоже, все чаще оглядываешься назад, приходит к выводу Новак, и тем больше пребываешь в прошлом, чем неприглядней видится настоящее. А Туне поистине не на что жаловаться: все с тем же энтузиазмом, что и прежде, преподносит он свои шутки и свою мускулатуру.

— За меня все выпили? — тупо повторяет Новак.

— Не пьешь больше? Что, печеночка? Желудок? Почки?

— Да вроде, Туна, ничего такого. А может, всего понемногу.