Современная югославская повесть. 80-е годы

Проходя по улице мимо широко распахнутых дверей кафаны «Первый серебряный волос», Шерафуддин увидел седые головы вокруг столов с картами, черно-белыми полосами домино и нардами. У одних глаза перебегали справа налево и слева направо (есть такие игрушки), не отрываясь от взлетающих костей, другие сосредоточенно смотрели в карты. Прислуживала, едва протискиваясь между столами, молодая девушка в мини-юбке, рядом с ней семидесяти- и восьмидесятилетние старцы казались еще более дряхлыми и неуклюжими.

— Помогите!.. Помогите!.. — протянулась из двери старческая рука, словно ее хозяин терпеливо дожидался появления Шерафуддина. Шерафуддин полез в карман за деньгами, но взглянул на вывеску и передумал.

— Помогите!.. Помогите!.. — ныл старик, все сильнее вытягивая руку.

— Что вам нужно? Как я понимаю, вы из этой компании, то есть человек обеспеченный — пенсия, надбавки, иначе бы вы здесь не околачивались.

Старик покачал головой — он не просит денег, его неправильно поняли — и снова завопил:

— Помогите!.. Помогите!.. Я знаю, что вы подумали, но таких нищих больше нет, сами понимаете, теперь век стандарта.

— И что дальше?

— Помогите!.. Умоляю, вызволи нас отсюда. Мы целыми днями сидим взаперти, только и смотрим, какая карта выйдет или как упадет кость.

— Все ясно, — усмехнулся Шерафуддин, — ек-ду, шеш-беш, пенджу-се… — начал он считать по-персидски.

— Именно так, вы все сами знаете, должны нас понять.

— И что ты хочешь?

— У меня не осталось ни единой мысли. Мы здесь с утра до вечера, спаси нас, если в бога веруешь, не то мы погибнем.

— Да что, привязали вас? Почему сами не уходите? Вы же не под замком, охранника вроде не видно.

— Тсс!.. Тсс!.. Не надо, нас могут услышать.

— Кто может услышать?

— Хозяин кафаны.

— Гм, конечно, кто-то нас слышит, но почему вы боитесь хозяина?

— Нельзя так говорить. Тсс! Мы его собственность, он отпускает нас домой только переночевать, а наутро мы должны явиться все как один. Он следит, правда одним глазом, другим смотрит на кипящие джезвы. Спаси же нас!

— А вы просто уйдите. Вот так: гоп… гоп! — Шерафуддин взял его за руку и потянул, показывая, как легко перешагнуть порог и очутиться на улице.

— Да вы шутник, а ведь профессор и доктор. Легко сказать, легко показать, я уже пробовал, шагнул было за порог — и тут же обратно. Вы видели пьяниц? Они легко выкарабкиваются? Шагнут, еще ногу на землю не поставят — два месяца больницы, и снова за старое, потом опять больница, и все сначала. Брр… брр… — Его передернуло. — И после больницы к ней, к своей родимой матери, ракии. Так и мы, понимаете, мы не можем, мы прикованы к этим столам, в голове у нас тузы, валеты, восьмерки, короли, десятки… Ек-ду, джихар, пенджу-се, ну, вы знаете. Спасите, мы тут погибнем, вот увидите, — захныкал он.

— Не понимаю, в чем ваша беда, — сказал Шерафуддин, — люди отдали обществу все, что могли, и заслужили, чтобы общество возместило и вознаградило их труд и пот, а теперь живут в свое удовольствие.

— Фу!.. Фу!.. Удовольствие! Рабство, а не удовольствие. Хоть бы вы этого не говорили, вы, на кого мы так надеялись.

Может быть, старик прав, подумал Шерафуддин, такая жизнь ничего не стоит, изо дня в день одно и то же: встать пораньше, как по команде занять свое место, лупить картами об стол, ловить взглядом подброшенные белые кости, перемещать деревянные фишки с одной стороны на другую, шеш-беш, джихар, пенджу-се… Воистину, это не для живого человека — так, без единой мысли, может существовать лишь дерево с ветками и листьями, оно вросло в землю и не в силах двинуться. Он прав, настоящее рабство. Человек не дерево, человек — свободное, мыслящее существо, мир, противоположный дереву, человек, пока жив, не должен быть к чему-то прикован. Если никак иначе, то хотя бы мыслью, своей мыслью человек способен передвигаться в пространстве, бродяжить, ездить, путешествовать, переноситься с места на место, из страны в страну, со звезды на звезду.

— Помогите!.. Помогите!.. — не переставая ныл старик, он увидел, что Шерафуддин задумался, и понял — наконец разжалобил его, наконец удалось высечь из камня искру понимания и сочувствия.

Шерафуддин бросил взгляд в окно кафаны и остолбенел: все присутствующие были прикованы к столам толстыми цепями, а старый невозмутимый хозяин злобно глядел на него, что могло означать лишь одно: проваливай. И вместо помощи, вместо совета или утешения, даже не стукнув кулаком по столу, как на его месте поступил бы французский поэт, Шерафуддин повернулся и пустился бежать изо всех сил, высоко подбрасывая ноги, так что пятки хлопали по пояснице.

— Помогите!.. Помогите!.. — завопил старик в дверях кафаны, но Шерафуддин не оглянулся, пока не достиг каштанов и не повернул на другую улицу.

— Разве так можно? — спрашивал он себя, когда наконец остановился, с трудом переводя дыхание. — Разве это старость?