Современная югославская повесть. 80-е годы

— Я свои грехи искупил, — как-то сказал невестке Илко. — Вернее, не искупил, а выкупил! Была на Суматре женщина, которая за деньги снимала с людей грехи, а потом несла их в пещеру и топила в святой воде. Вот я и заплатил ей за это.

— Дедушкина жизнь связана с вулканом, — говорил Богуле. — Пока не потухнет вулкан, чтобы можно было на холме построить санаторий, до тех пор будет с нами дед Илко.

— Дед не умрет назло тем, кто раньше времени вырыл для него могилу, — утверждал зять Дукле.

И сам Илко философствовал:

— Мудрец в Калькутте говорил, что жизнь зависит от размера души. Души бывают маленькие, средние и большие. Кто умирает в среднем возрасте, у того, значит, была средняя. Кто покидает этот мир стариком, тому бог послал большую. А я вот заметил, что на свете есть души мужские и женские. От мужчин душа отлетает, когда угодно хозяину. А у женщин душу отнимают.

— Еще чего! — злобно выкрикнула невестка и добавила: — Господи, кажется, этот приготовился жить до бесконечности!

Илко корчился от боли, но не сдавался. И, просыпаясь по утрам, нарочно стучал и кашлял погромче, чтобы домочадцы слышали: живой! Он выходил на террасу, делал для разминки несколько движений и напевал, заглушая свои стоны, если его схватывал ревматический спазм. Потом отправлялся на кухню, варил себе кофе. Пил его, одновременно посасывая трубку, и комната наполнялась клубами дыма. Жена Мила не унималась:

— Этот… устроил в доме извержение вулкана!

Однажды Илко отказался от завтрака и заявил Милу:

— Сын, твоя жена задумала меня отравить.

— Отравить тебя? Откуда ты это взял, отец?

— Я предчувствую. Для меня она стряпает отдельно.

— Ну а что в этом плохого?

— Плохо! Я предлагаю ей сначала самой отведать ту еду, которая подается мне, а она не желает. Говорит: «Ты — не король, я — не твоя кухарка». Скажи ей: если она решила так от меня избавиться, то после смерти мое имя прославится. Обо мне пойдет слава, как до сих пор идет слава об Иисусе Христе. Если бы евреи не распяли его, он не прославился бы в веках.

— Не волнуйся. Ничего не случится.

Илко от страха не притрагивался к еде из рук невестки. И поэтому, когда все в доме укладывались спать, он шарил по кухонным шкафам, искал какой-нибудь недоеденный кусок. А невестка, услышав, как свекор громыхает кастрюлями, будила мужа и злобно шептала:

— Крыса опять пошла искать добычу!

Мил вставал, отворял дверь и кричал:

— Отец, включи лампу, а то глаза выколешь себе впотьмах.

— Я привык, сынок, — отвечал Илко. — В рудниках на Суматре мы копали землю в темноте, чтобы различить блеск алмазов.

— Он нас объедает, — говорила жена Мила, срываясь на крик, чтобы старик слышал. — Кормим его, дармоеда, он в дом не принес ни гроша!

— Я, невестушка, оставил в этом доме все свое имущество, — громко отвечал ей Илко. — А если не нажил денег, так зато повидал мир. Вот для меня самое большое богатство. Другое меня не интересует. Я понял, что деньги — суета. В Помпее, которую много лет назад накрыл пеплом Везувий, сохранилась фреска тех времен. На ней император с весами. На одной чаше сокровища — золотые украшения, драгоценные камни, а на другой знаешь что? Фаллос! Да, да, обыкновенный человеческий фаллос. И что? Чаша со сверкающим грузом вверху, а чаша с фаллосом опущена. Этим царь как бы хочет сказать: богатство невесомо, оно ничто.

Невестка хихикнула, прикрыв рот ладонью.

А Илко, попыхивая трубкой, как паровоз, продолжал:

— И я, когда был на Суматре и работал на алмазных рудниках, тоже увидел, что богатство — ничто. Заболел владелец рудника и, когда понял, что смерть близка, заплакал, как дитя. Большие деньги сулил врачам — только спасите. Но они были бессильны. Он умирал, кусая бриллиантовые перстни на своих пальцах. А не имел бы ничего, так и умирал бы спокойно, кротко, как, к примеру, ягненок. Не о чем было бы ему жалеть, не от чего страдать. Вот так-то, невестушка…

Невестка зашлась от злости:

— Господи! Прибери его поскорее!

Илко вынул изо рта трубку с придыханием: пуф!

Бывали дни, когда он не выходил из комнаты, сидел на кровати, не выпуская из рук иголки: вышивал гобелен. Увидел это однажды Богуле, удивился.

— Где ты научился вышивать, дедушка? — спросил он.