Современная югославская повесть. 80-е годы

Но Богуле шел по селу, а глаза его были на мокром месте. Дувалец освещала утренняя заря, она казалась подростку грустной, невеселой. И солнце сегодня было другим — словно в кровавых прожилках. Как его заплаканные, покрасневшие глаза. И просыпающиеся птицы словно догадывались, что у мальчика на сердце: они пели тоже не так, как всегда, а грустно, словно не раскрывая клюва, и встречные односельчане здоровались с ним грустными голосами.

Когда подъехал автобус, Богуле встрепенулся, сильно сжал отцовскую руку. Он не отпустил ее и тогда, когда машина тронулась. Сначала мальчик смотрел в окно, потом это занятие утомило его, незнакомые места вселяли страх. Веки юного пассажира сомкнулись, он задремал. И сразу провалился в мрачный сон… Вот автобус приходит в родное село, а оно исчезло. Вулкан уничтожил его. Остались пепелища. Обгоревшие тела. Люди остались в тех позах, в которых их застигло извержение вулкана. Кто в постели, кто за столом, кто в собственном дворе, кто на улочке, застигнутый губительной стихией, от которой пытался убежать… Обуглившиеся туши коров, овец, обуглившиеся деревья.

Богуле дрожащей рукой протирает стекло, чтобы лучше видеть. Водитель останавливает машину, к ней подходит экскурсовод и приглашает: «Добро пожаловать в Помпеи!» Пассажиры следуют за ним. Они ходят между развалинами и слушают пояснения: «Это главная площадь — Форум. Здесь статуи Юпитера, Юноны, Минервы. А это развалины храма Аполлона. Вон там был рынок, городские бани. А на берегу реки — театры. В этом большом амфитеатре рассаживались зрители — до двадцати пяти тысяч, — чтобы посмотреть поединок гладиаторов… На этой стороне располагались красивые здания и виллы, среди которых выделялась вилла Цицерона. А вдоль этой улицы располагались таверны, где люди пили и веселились…»

Вдруг экскурсовод воздел вверх руку, словно меч, призывая к вниманию: «Однажды в этом красивом беззаботном мире раздался возглас: взгляните! Посетители таверны повернулись, устремили взгляд на гору… Над ней висела огромная черная туча, которая все разрасталась. Из нее посыпались камни, забарабанили по крышам. Люди в панике разбегались по домам. Средь бела дня на город опустилась мгла. Везувий рычал, как зверь, грохотал, грозился. На город обрушились потоки горячего пепла. Он засыпал и обуглил всех, кого застал под открытым небом. Очень немногим удалось добежать до морского берега и уплыть на лодках. От этих свидетелей бедствия мир и узнал о гибели Помпеи.

Укрывшиеся в домах надеялись, что худшее позади и вулкан скоро утихомирится. Но извержение набирало силу: кроме лавы и пепла Везувий стал выбрасывать смертоносный углекислый газ. Люди задыхались и падали замертво. Бежать было некуда. Жители Помпеи заклинали своих богов остановить чудовище. Однако на следующий день оно разъярилось еще пуще. Дождь из камней и пепла был обилен, и ветер доносил его до самого Рима, даже до берегов Египта. Лелеявшие мечту получить милость богов окончили свою жизнь под раскаленным пеплом. Теперь уже было безразлично, как долго будет бушевать вулкан — несколько дней или целую вечность, — в городе исчезла жизнь. Все было мертво…»

Рассказ экскурсовода знаком Богуле: может, он слышал что-то подобное от отца или деда, может — в школе. Среди руин древнего города он вдруг увидел своих мертвых родителей. У него остановилось сердце…

И в тот же миг он осознал, что перед ним не Помпеи, а Дувалец. Вот знакомый с детства двор, вот родной разрушенный дом… Богуле в испуге проснулся, вскочил и растерянно уставился на отца, который пытался успокоить сына, вытирая платком его мокрый лоб.

Мальчик посмотрел на подпрыгивающий пол автобуса, оглядел молчаливых задумчивых или дремавших пассажиров, увидел затылок шофера, дымок его сигареты, пыль, залетающую через щели, когда машина ускоряла движение. Потом снова выглянул в окно; растерянность не проходила. Потной рукой он сильнее сжал ладонь отца и не отпускал ее даже на остановках. Не выпустил и когда шли по улицам Скопле, направляясь в общежитие. Держался за отцовскую руку и в кабинете коменданта общежития, где должны были зарегистрировать нового жильца. Богуле разжал пальцы, только когда его повели в спальню показать кровать. С отцом прощался в слезах, и тот тоже прослезился.

— Не беспокойтесь, привыкнет, — пообещал комендант Милу.

— Понимаю, — отозвался тот. — Но все же прошу: уделите ему побольше внимания… У него есть особенность… Случается, он поднимается ночью и во сне отправляется гулять…

Комендант окаменел, разинув рот.

XXI

До того как занедужить, Илко совершал прогулки по селу и окрестностям, присаживался отдохнуть в рощах, на полянках, в садах, любил сделать привал на склонах холма, у реки или родников. Он вглядывался в знакомые пейзажи, словно вбирая в себя любимые картины, касался руками земли, как будто прощался навеки со всем, что его окружало.

Сначала казалось, что болезнь у старика не тяжелая и все обойдется, как бывало раньше. Но однажды, когда Мил принес отцу чай, он услышал:

— Больше не нужно! Я ухожу.

— Куда, отец?

— Туда, откуда не возвращаются.