Современная канадская повесть

Когда я вкладываю в ее ладонь коробочку, Мадлен как бы не сразу замечает это. Лицо ее остается бесстрастным. Но любовь к неожиданностям все-таки берет верх. И коробочка открывается. В глазах Мадлен отражается блеск камней. Ни слова не говоря, она поигрывает браслетом на свету, потом надевает его, вытягивает руку и церемонно целует меня, продолжая вертеть запястьем. И тут моя недавняя тревога, сострадание, гнев — все разом обращается в желание. Ее горячее тело встречает мои объятия спокойно, без малейшего трепета. Я расстегиваю пижаму. Взор Мадлен возвращается в пустоту. Звонит телефон: может быть, он звонил и раньше, но я не слышал. Я отпускаю Мадлен, и у меня возникает странное ощущение, что она предвидела этот звонок, ждала его. Уходя, я нижу, как она снова садится и берет журнал.

Звонят от моей сегодняшней сердечницы. У нее приступ удушья. Мне приходится сделать усилие, чтобы вспомнить ее лицо, хотя днем оно произвело на меня большое впечатление. Я отвечаю, что немедленно еду.

— Кто это звонил?

Звук ее голоса меня удивляет. Я внезапно сознаю, что до сих пор мы не обменялись ни единым словом.

— Вызывают к тяжелобольной. Нужно сейчас же ехать. Я вернусь самое большее через полчаса.

Взглядом я прошу ее дождаться меня. Она лишь кивает, как бы говоря: «Поезжай спокойно».

Меня слегка познабливает от сырости и холода непрогретой машины, а может быть, просто от возбуждения. На улице Грин колеса буксуют, и мне приходится держаться ближе к тротуару, где всегда есть кромка укатанного снега. Моя пациентка живет на узкой, крутой улочке, зажатой между двумя гигантскими терриконами. Дорога покрыта вязкой смесью снега и размокшей пыли. Проехать невозможно. Я оставляю машину и поднимаюсь пешком. Ходьбы не больше пяти минут, но навстречу несется неистовый ветер, продувающий улицу насквозь, — дышать можно, только спрятав лицо в воротник. По обе стороны от меня вершины терриконов сливаются с темным небом. На одном из них пыхтит маленький паровозик, время от времени закатываясь в кашле, словно больной, у которого любой из приступов может оказаться последним.

Все окна в доме освещены. Постройка старая, с осевшим фасадом, похожая на все остальные дома в этом квартале. Дверь мне открывает какая-то старуха. Человек десять, не меньше, толпятся в тесной комнате, заменяющей гостиную. Я знаю, что это значит. Срочно созвали родственников, и они явились в полном составе, несмотря на метель.

— Она скончалась внезапно, сразу же после того, как мы вам позвонили.

Мне не приходится их расспрашивать. Этих людей хлебом не корми, дай поговорить о смерти. После ужина у больной неожиданно закружилась голова, ноги подкосились, и она села, уронив голову на лежавшую на столе руку. Так она просидела без движения несколько секунд, потом вдруг вскочила, ловя ртом воздух. Тогда-то мне и позвонили. Сразу после этого она умерла — тихо, будто уснула. Все они наперебой заявляют, что ничего не понимают: наверно, она что-то не то съела. Она ведь была такая крепкая. Еще сегодня после обеда она работала в гостинице. Для меня все-таки загадка: какая сила могла заставить эту женщину вернуться на работу при том нестерпимом страхе, который терзает сердечников. Страсть к деньгам или бессознательное желание бороться со смертью, отпугнуть ее, бросив ей вызов? Судя по всему, она никому не говорила дома про свое недомогание. Они наверняка не знают и о ее визите ко мне. Она умерла мужественно и одиноко, как умирают звери. И опять я бессилен что-либо для нее сделать. Я задаю им несколько вопросов для справки о смерти и ухожу, оставив родственников почти счастливыми от того, что им предстоит дежурить при покойнице.

Я подаю машину задом до самого конца спуска. Она катится точно по растопленному салу. Это избавляет меня от мучений со стартером: я так и не научился толком разбираться в его причудах. Внизу, на дороге, ведущей в шахту, мотор глохнет: грузовики проложили здесь глубокие колеи, заполнившиеся рыхлым снегом. Я бросаю машину, когда начинает пахнуть жженой резиной.

Подходя к дому, я еще издали понимаю, что Мадлен уже легла. Ни в одном окне нет света. Я стискиваю зубы. Кровь у меня в жилах вскипает. Ярость вытесняет все остальные чувства. Мои отношения с Мадлен замкнулись в порочный круг. Со мной играют нечестно, какие бы ходы я ни делал.

IV

— Я бы ни за что не согласился сесть за руль этой ночью, даже если бы меня попросили отвезти женщину в родильный дом.

Джим — настоящий ас. Слегка придерживая баранку, он лихо мчит по обледенелой дороге. Небрежное движение руки — и он совершает обгон, причем машину никогда не заносит. Только он, и больше никто, может ездить в такую погоду, но он целыми днями околачивается у Кури, и лишь нескольким избранным клиентам дозволено извлекать его оттуда. У Джима зимняя спячка.

— Вчера вечером мне предложили ехать в Браунсвиль. Я бы наверняка завяз по дороге, а потом жди, чтобы возместили убытки! Поразительное нахальство!