Современная канадская повесть

Она неуверенной походкой проходит мимо меня, идет дальше. Куда подевалась ее недавняя решительность и живость! Я медленно еду рядом, но не затем, чтоб что-то подсмотреть или выведать, нет, я просто следую за ней как завороженный. Через два квартала она останавливается у кинотеатра и входит туда. Слегка опешив от неожиданности, я долго еще смотрю на лампочки у входа, прежде чем повернуть домой. Магазины пока открыты. Сегодня пятница. На сей раз я, не задумываясь, решаю последовать своему порыву. Я вхожу в ювелирный магазин и долго изучаю прилавки, но ничто меня не привлекает. Хозяин — пухлый мужчина с кукольным лицом, в зеркальных очках с толстыми стеклами, за которыми не видно глаз, — не мешает мне и лишь внимательно на меня смотрит, словно разглядывает в микроскоп. Я ничего не могу подобрать и понемногу начинаю нервничать под этим ледяным взглядом. Спрашиваю цену. Ювелир отвечает односложно, тоном хирурга, требующего пинцет. Сумма названа, и снова воцаряется гнетущее молчание. Боясь показаться скупым, я впадаю в расточительство. Браслет, инкрустированный агатами. Работа не отличается тонкостью и выполнена с прицелом на броскость, но в этих витринах ни одна вещь не грешит избытком изящества. К тому же таинственные переливы камней, полупрозрачных, как витражи, мастеру испортить не удалось. Браслет стоит недешево. Я чувствую себя так, будто покупаю ребенку настоящую лошадь, чтобы он не плакал. Ювелир даже не благодарит меня за покупку. Наверно, вечером он скажет жопе: «Доктор Дюбуа купил сегодня дорогой браслет. Интересно, что бы это могло значить?» А она придумает моему поступку с десяток объяснений, отдавая предпочтение тем, в которых есть привкус мелодрамы.

Тереза смотрит на меня вопросительно. Уже половина седьмого, Мадлен еще не возвращалась, да и сам я пришел намного позднее обычного. Я объявляю, что Мадлен ужинать дома не будет. Разочарованно протянув: «А-а!», Тереза ставит что-то разогревать для меня. Свет горит только в кухне, и полумрак комнат наполнен присутствием Мадлен, словно она сидит и дуется где-нибудь в гостиной, а я даже боюсь вслух разговаривать. Тереза, усевшись напротив меня, грызет ногти. Она бросает быстрый взгляд на маленькую коробочку из ювелирной лавки, завернутую в бумагу с цветочками, но ни о чем не спрашивает. Тереза слишком тактична, чтобы задавать вопросы. Она просто сверлит меня взглядом до тех пор, пока, устав от ее назойливости, я не сообщаю ей о своей покупке. Ем я неловко, торопливо. Мне хочется попросить Терезу посидеть в другой комнате, но я не решаюсь. В конце концов я не выдерживаю.

— Вы можете идти домой. Вечером вы нам не нужны.

— А как же посуда?

Она вовсе не расположена уходить.

— Не беспокойтесь, мы сами справимся.

Тереза открывает рот, но так ничего и не произносит. Она не спеша прибирает в кухне, искоса поглядывая на меня. Внезапно ее осеняет.

— Кто же будет отвечать на звонки?

— Это я могу и сам.

Мой ответ звучит крайне сухо. Я откровенно указываю ей на дверь. Тереза слегка меняется в лице и, проглотив обиду, наконец уходит, одарив меня на прощание притворно сочувственным взглядом, который меня бесит.

На консультацию пришло четверо. Я поду прием сухо и деловито, мечтая побыстрее всех выпроводить. Сегодня меня не трогают чужие страдания. Я поднимаюсь в квартиру. Бульканье поды в батареях заставляет еще острее ощутить тишину; дом полон запахов: из кухни тянет чем-то съестным вперемешку с парами эфира, вечно витающими над лестницей. Дальше, в глубине комнат, царит аромат Мадлен: ее пудра, духи. Вот так входишь в пустой дом и по одним только запахам представляешь себе привычки и занятия его обитателей. Картина может получиться довольно точной.

Я зажигаю настольную лампу в гостиной и пытаюсь читать медицинский журнал, но не понимаю ни слова, как будто там написано по-китайски. Снег на улице все идет. Языки метели лижут оконные стекла словно пламя. Вдруг я вспоминаю, что оставил браслет в кухне. Я приношу его в гостиную и кладу на низенький столик, на самое видное место. Пробую представить себе реакцию Мадлен, когда она вернется. Зрелище получается грустное. Не будет ни изумления, ни возгласов радости. Она пройдет прямо в спальню, не глядя в мою сторону, и даже не полюбопытствует, что в коробочке. Я поплетусь за ней, а она не сделает ничего, чтобы разрядить атмосферу. Или равнодушно промолвит:

— Что это на тебя вдруг нашло?

Я заливаюсь краской при одной мысли, что окажусь перед Мадлен в смешном положении. Я убираю со стола коробочку с браслетом и кладу в карман. Подожду подходящего момента.