Современная китайская проза

«Все минуло. Тех, кто оставит след в эпохе, узришь ты днесь!» — предвечная истина в этих поэтических строках председателя Мао! Чем старше он становился годами и слабее телом, тем больше оглядывался на ушедшие времена, но и тем больше его тянуло сблизиться с молодежью, понять ее. Однако это нелегко, и не только тем, кто, как Юй Вэйлинь, не желает сближаться, но и ему самому, уже лишенному возможности жить одной жизнью с молодежью. Они путешествуют, останавливаясь в банных номерах по семьдесят фэней за ночь (и это, говорят, еще «по высшему разряду», многие молодые люди проводят свои туристические ночи в нишах паровозных депо или просто под открытым небом). Позволит ли ему здоровье провести ночь в бане на полке?

А ведь лето уже, раскинулись листья лотосов, ивовые пряди слетают в воду, еще прелестнее стали озеро и горы окрест. Потеплело, и Ли Чжэньчжун решил перебраться в Далянь. Один его старый боевой друг, работающий на тамошней базе ВМС, настойчиво слал письма с приглашением. Или съездить в Куньмин? И там есть у него хороший знакомый, тоже зовет. Перед лицом непрестанно обновляющейся природы, к которой всегда возвращается весна, и новыми поколениями молодежи, обретающей достаток, заговорившей собственным голосом, Ли Чжэньчжуна не напугали застарелые недуги. Но его все еще настораживала мысль, каким станет Китай через двадцать, тридцать, пятьдесят лет. Каким станет мир? Какую одежду придумают, какие песни, какие прически будут у молодежи тех лет? Уже и Ханчжоу застроили небоскребами из стали и стекла… Так сохранят ли для потомков свою притягательную силу старинное предание о Бай Нянцзы и история Юэ Фэя? Долго ли пребудет над Сиху этот дух древнего покоя? Как станет дальше развиваться наша страна, наша жизнь, какие ждут нас перемены? И что в этом стремительно развивающемся мире сохранит свое непреходящее значение?

Ему так хотелось знать это! Так хотелось знать!

Перевод С. Торопцева.

ЧЖАН КАНКАН

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

I

Они были когда-то чистыми, как жемчужины, эти капельки, но потом утратили свою чистоту и, чтобы вернуть ее, поднялись на небо. И там, в его холодной вышине, снова стали кристально чистыми и, легко кружась, опускались на землю, неся в мир что-то новое и удивительное. Беззаботные, будто ангелы, вольные, свободные, они ложились на плоскую крышу четырнадцатиэтажного телецентра, привлекавшего к себе внимание всего города; укутывали большую клумбу перед главным корпусом института, маковку заброшенной православной церкви, голые тополя вдоль шоссе, величественную громаду Дворца Севера и рядом с ним приземистые, насквозь продуваемые бараки… Они весело, радостно и самозабвенно кружились в буйном танце, подчиняясь какому-то своему, особому ритму, и казалось, над городом плывет нежная, едва слышная мелодия… Даже ледяной северный ветер вдруг словно бы потеплел и принялся мастерить из снежинок новое убранство для студеного города льдов и снегов.

Лу Циньцинь распахнула тяжелую дверь и вскрикнула от восторга, увидев пляшущие снежинки. В этом городе за долгую зиму снег бывал частым гостем, но она каждый раз по-детски радовалась ему.

Хлопали двери: учащиеся, плотно зажав под мышками папки, расходились после занятий. Никто не окликнул Циньцинь, никто с ней не попрощался. Все спешили, девушки торопливо застегивали теплые пальто, завязывали шарфы; парни опускали уши своих ушанок, лихо сбивая их на затылок; скрипели по снегу кожаные сапожки. На багажниках велосипедов кто вез мешок с мукой, узкий и длинный, кто — скрипку; на руле — коробку с пареным рисом на завтрак. Однажды Циньцинь видела, как кто-то вез на багажнике своего маленького сынишку. Просто не верится, что это университет. Какой-то парень в залоснившейся шапке бежит впереди, наверняка грузчик из продмага, торопится, чтобы не опоздать. По воскресеньям многие работают и, на занятиях народу совсем мало. А у Циньцинь на заводе в воскресенье выходной. Вечерний университет не похож на обычный: никто там друг с другом — ни слова, будто и незнакомы, хотя уже несколько месяцев вместе ходят на занятия, у каждого куча дел, вот и разбегаются. А может быть, студенты теперь вообще другими стали, или это только в вечернем университете? Но в обычный университет никогда не попасть… Кружись теперь, как снежинка над землей.

— Циньцинь, ты еще не ушла? — послышался за спиной тоненький голосок.

Циньцинь сняла варежку, смахнула с ресниц снежинки. Ее окликнула толстушка, ровесница, с которой они сидели за одним столом. У толстушки было странное имя — Суна, Циньцинь прочла его на обложке ее тетради. Суна словно знала, что пойдет снег: под желтое пальто с капюшоном надела красный пушистый свитер.

— В снежном краю надо быть начеку, — хохотнула толстушка и, наклонившись к уху, прошептала: — Сегодня воскресенье, пошли на танцы.

Циньцинь мотнула головой.

— Вчера, лунной ночью… — запела Суна и ушла. За воротами мелькнула тень: ее кто-то ждал.