Современная китайская проза

— Это ты верно. Но надо же видеть и то, что вокруг, а вокруг нынче сплошное ожидание. Только что мы ждали автобуса у парка Сунь Ятсена, было холодно, хотелось есть, многие замерзли, как сосульки, и в ожидании автобуса простояли на остановке двадцать, а то и тридцать минут… Разве им хотелось стоять и ждать? Хочешь не хочешь, а все равно ждешь!

— Такое ожидание глупо, бесцельно и напрасно. Надо было всем протестовать, возмущаться…

— Надо было? Да разве ты не видела, что все и так были возмущены, но никто не сказал ни слова? Все молчали и молчали.

— А ты подумал, что означает такое молчание? Оно означает, что у нас нет элементарнейшей демократии, что у нас фашизм!

— Фашизм? — оторопел я.

По правде говоря, мы с Даху не раз обсуждали положение в стране в последние несколько лет. Многое представлялось мне загадочным и непонятным, во многом мы сомневались, многое приводило нас обоих в отчаяние. Но мы никогда не задумывались, может ли в нашем социалистическом Китае появиться фашизм. Даже в мыслях допустить такое уже преступно. Решительное и категоричное заявление Ян Лю лишило меня дара речи. После долгого молчания я, запинаясь, сказал:

— Так, по-твоему, в Китае уже господствует… фашизм?

Сердце мое забилось учащенно. Не отвечая на вопрос прямо, она сказала:

— А сам ты разве не чувствуешь, что атмосфера фашизма вокруг нас сгущается все больше?

Я вспомнил о сегодняшнем случае на улице. Мое молчание встревожило подругу Ян Лю, и она, встав, потребовала:

— Не надо говорить об этом, пошли отсюда!

— Подожди, я хочу договорить. — Ян Лю упрямо стремилась переубедить меня. — Председатель Мао еще в шестьдесят третьем году предупреждал нас об опасности фашистской контрреволюционной реставрации. Разве мы тогда к нему прислушались? Теперь же яснее ясного, что фашизм утвердился. А мы все еще ничего не видим. Все еще ждем. Чего ждем?

— Что же нам остается, как не ждать?

— Как это «что остается»?! Можно выйти на улицы, устраивать демонстрации, бастовать, не ходить на занятия — да мало ли что еще!

— И тебе позволят?

— Это демократические права народных масс, они записаны в конституции!

— Конституция сейчас — бумажка, детская игрушка-хлопушка!

— Правильно, в этом-то все и дело. Но почему мы, восьмисотмиллионный народ, позволяем себя надувать? Что мы, дети, что ли? Почему нам не подняться, почему не бороться за то, чтобы слова на бумаге превратились в подлинные права? Даже если реализовать лишь половину прав, записанных в конституции, Китай никогда бы не дошел до своего сегодняшнего состояния!

Волнение ее передалось мне, ее уверенность укрепляла меня, но сомнения еще не рассеялись.

— Да, ты права. И тем не менее сейчас наш народ не борется, а выжидает. Как ты думаешь, почему?

Ян Лю нахмурилась, подумала, потом вдруг протянула руку к стоящему на полке томику «Избранное» Маркса и Энгельса. Полистав его, она начала читать вслух то место, где говорилось о немецком бюргерстве как продукте потерпевшей поражение, прерванной революции; о том, что после тридцатилетней войны в Германии немецкое мещанство отличалось особой трусостью, ограниченностью, безынициативностью, своеобразным паразитизмом, и при этом как раз в то время, когда другие крупные державы быстро развивались.

— Китайская мелкая буржуазия точь-в-точь такая же, — оторвалась от книги Ян Лю. — Мелкая буржуазия в Китае — это же бескрайний океан!

Внезапно, словно спохватившись, что наговорила лишнего, она замолчала. Мне с самого начала разговора было не угнаться за ее стремительностью: я не успевал обдумывать ее слова и не знал, как отвечать. Но теперь стоило ей умолкнуть, как мне захотелось, чтобы она говорила еще и еще, словно слова ее были прекрасной музыкой.

— Вот теперь нам действительно пора, — сказала подруга.

Ян Лю поднялась и стала наматывать на шею шарф. Я вдруг понял, что не хочу, чтобы они уходили, и готов просидеть с ними до самого утра. Но они не собирались задерживаться, и мне пришлось проводить девушек до конца моего переулка. Мы вежливо попрощались. Ян Лю сказала:

— Вот мы и познакомились. Если будет время, я приду к тебе послушать музыку, ладно? Я бы еще раз послушала эту вещь Сметаны.

Я не знал, что ей ответить. Помню, что она засмеялась. За весь вечер она рассмеялась в первый раз. От улыбки ее напряженное, суровое лицо стало таким ласковым…

Вернувшись домой, я взял книгу, которую она только что держала в руках, стал листать и нашел то место, которое она мне прочитала.

В эту ночь я опять не мог уснуть.

VII

Наверное, не случайно я сочинил песенку «Я жду…». Лу Синь в прошлом не раз писал о пороках нашей нации. Настроение моей песенки отражало все те же национальные пороки. Сколько же в нашей жизни гнусных привычек, внешне естественных и обычных, — привычек слепого повиновения! «Подождем, пока другие организации попробуют первыми, а нам успеется!» Или: «Посмотрим, как отреагируют наверху, а тогда уж и сделаем!» Или: «Пусть руководство распорядится!» Или: «Подождем указаний, а там посмотрим!» Или: «Подождем прояснения обстановки — так надежнее!»