Современная китайская проза

У Чэнь Гао все плыло перед глазами. Он двинулся было к двери, потом замедлил шаг и прислушался. Звучала балетная музыка венгерского композитора. Он увидел вдруг желтый лист, кружащийся, словно в танце, над голубым озером, которое с трех сторон обступили снеговые вершины; а дальше за озером тот городок. Дикий гусь опускается на озерную гладь.

Чэнь Гао быстро спускался по темной лестнице. Его шатало, ноги заплетались, как у пьяного. Он слышал стук и не понимал: звук ли это шагов, или так бешено колотится сердце. Он вышел на улицу и взглянул вверх. Тусклая оранжевая лампочка на покосившемся столбе вдруг показалась ему кроваво-красным глазом отвратительного чудовища. Страшным, таинственным глазом.

Чэнь бросился прочь, легко перемахнул через канаву, прислушался. Футбольный матч кончился; спокойный голос диктора сообщал прогноз погоды. Чэнь поспешил на остановку. Здесь было многолюдно. Молодые работницы, видимо едущие в ночную смену, спокойно обсуждали вопрос о премиях. Шептались, тесно обнявшись, юноша и девушка. Чэнь Гао вошел в автобус и пристроился возле двери. Кондукторша на этот раз другая, уже немолодая, худая — острые ключицы проступают сквозь ткань кофты. За последние двадцать трудных лет Чэнь многое понял, узнал цену всему, чего был лишен. Но, как и прежде, любил свет фонарей, ночных работниц, демократию, премии, бараньи ноги…

Раздался звонок, и двери автобуса разом захлопнулись. Поплыли назад фонари, тени деревьев.

— Кому билеты? — спросила кондукторша и, не дождавшись, пока Чэнь Гао разыщет мелочь, выключила свою лампочку. В это время обычно ездят только ночные рабочие, а у них проездные на весь месяц.

Перевод И. Смирнова.

СМЯТЕНИЕ

I

Впервые в городе Т. он побывал двадцать восемь лет назад. Это же четверть века! И даже с лишком. Двадцатитрехлетний выпускник университета, ста с небольшим цзиней веса, он уже сшил себе «суньятсеновку» из чесучи, которую почитал тканью для высокопоставленных лиц, и, не забыв дополнить ее серой кепкой с коротким козырьком, с огромным воодушевлением отправился в первую в своей жизни командировку. Все ему было внове, всему он дивился: и поезду, в котором сидел, и проводнице, уже который раз драившей шваброй пол, и оравшему на весь вагон громкоговорителю, и круглым талончикам на чай, наколотым на пупочку крышки огромной кружки, — на них были обозначены тарифы по станциям. И вот еще чему — транжирной поездке, этакой прорве денег: десять с чем-то юаней на билет в жесткий сидячий от Пекина до Т., сто юаней при себе на дорожные расходы. Эту сотню он крепко-накрепко зашпилил парой булавок в крохотный кармашек нательной рубашки.

Теперь ему пятьдесят один, он только что назначен управляющим неким учреждением по охране окружающей среды и в Т. направляется на деловое совещание. Зарплата, правда, не слишком высокая, но должность, как разъяснили кадровики, входит в особую категорию: пониже министра, но выше начальника управления и директора производственной компании. И красный, и квалифицированный^[31], в расцвете лет и сил, снискавший благоволение начальства и завоевавший доверие масс, руководитель без чиновного духа, специалист без загибов, даже зависти к своей счастливой судьбе избежал — в общем, редкий перспективный кадр. После III пленума ЦК раздобрел, так что пришлось принимать меры, чтобы остановиться на нынешних 141 цзине. Повседневная габардиновая армейская форма (ее китель отличается от «суньятсеновки» в основном клапанами, прикрывающими четыре пуговицы карманов) всегда была вычищена до блеска, а на случай праздничных церемоний, встреч с зарубежными гостями или поездок за границу висели у него добротные шерстяные костюмы. Головных уборов не носил и верхнюю пуговицу на кителе не застегивал.

В жестком спальном вагоне ехал помощник, которого он прихватил с собой в командировку, а сам — в мягком. Какова цена билета, сколько отпущено на командировку, он не знал, просто не удосужился поинтересоваться. Отдельное купе? Мягкое? Ему все равно — сидел, просматривая материалы: документы Госсовета, извещения, отчеты, подборки, кое-что на иностранных языках. Покачивание вагона убаюкало его, но среди ночи же и разбудило, он натянул свитер, откинул москитную сетку и цветистую занавеску и засмотрелся на луну — сопровождая поезд, она подрагивала вместе с ним. Лунный свет расстилался над всходами на белесых полях, обволакивая дальние горы и могильники, сдвигал со своих мест тени и растворял деревья, оставляя от них лишь силуэты. Поезд, подумалось ему, — корабль, рассекающий море. Он закурил, но после пары затяжек загасил сигарету, чтобы «не загрязнять окружающую среду» в купе.

— Двадцать восемь лет! — чуть слышно пробормотал он.

Это всем известная семья

Из села Саньшилипу в Суйдэ,

Полюбила парня девица,

Прикипели сердцем к дружке друг^[32].

«Сяло» вместо «село», «серце» вместо «сердце» — ну, совсем по-деревенски.

— Еще давай!

— Еще! Еще раз!

— «Змей на ветру»: соло на свирели.