Леви-Стросс показал, что биологическая семья, состоящая из матери, отца и ребенка не есть определяющая единица человеческих структур родства. Чтобы возникло общество, эта чисто биологическая база должна претерпеть трансформацию. Универсальный, главный, изначальный закон общества регулирует брачные отношения, и его основной принцип – запрет на инцест. Этот запрет вынуждает семью отдавать одного из ее членов в другую семью; правила брака в «примитивных» сообществах функционируют как средство обмена и как неосознанная система коммуникации. Акт обмена цементирует общество: правила родства (подобно правилам языка, которым они так близки)
Пора спросить, не можем ли мы, включив экзогамию[65]
и правила, вытекающие из запрета на инцест, в концепцию коммуникации, пролить новый свет на все еще очень неясную проблему происхождения языка. Потому что брачные законы, представляют собой значительно более грубый и архаичный знаковый комплекс по отношению к языку. Общепризнанно, что слова есть знаки; но что слова есть одновременно ценность, помнят разве что поэты. По аналогии, с точки зрения общественных групп, женщины – первостепенная ценность, хотя нам трудно постичь, как ценности такого рода интегрируются в системы, наделенные какой-то важной функцией. Характерна реакция исследователя, который, проанализировав первобытные социальные структуры, выдвинул против них обвинение в «антифеминизме», потому что женщины в них выступают в качестве объектов. Да, кто-то может испытывать неловкость от взгляда на женщину как на функциональный элемент системы обмена. Однако следует иметь в виду, что процесс, благодаря которому фонемы и слова утратили – пусть всего лишь иллюзорно – свойство ценности и оказались низведены до чистых знаков, никогда не даст тех же результатов применительно к женщинам. Потому что слова не говорят, а женщины разговаривают; будучи производителями знаков, женщины не могут быть низведены до уровня символов, не могут сами превратиться в знаки. Но именно поэтому положение женщины в описанной коммуникативной системе, которая существует между мужчинами и состоит из брачных установлений и номенклатуры родства, дает нам работающий образ того типа взаимоотношений, что мог существовать на самой ранней стадии развития языка, отношений между людьми и их словами. Как и в случае с женщинами, первоначальный толчок, заставивший мужчин обмениваться словами, следует искать в разрыве репрезентации, который лежит в основе символической функции. Потому что если какие-то слова воспринимаются как равная ценность одновременно говорящим и слушающим, конфликт между говорящим и слущающим может быть снят только обменом другими, дополнительными ценностями. К этому процессу урегулирования конфликта и сводятся основы любого существования в социуме.[66]Очевидно, что в развитом обществе лежащие на поверхности структуры родства носят по сравнению с более примитивными сообществами остаточный характер. Однако в любом обществе, при том что разнообразие проявлений может маскировать первоначальное намерение, сначала отдается нечто ценное, чтобы взамен получить нечто столь же ценное: обмен есть жизнь. В системе родства ценности, которыми обмениваются – это женщины, а производят обмен мужчины. Леви-Стросс правильно подчеркивает, что определенное место в системе коммуникации не есть показатель неполноценности или превосходства, что нам не следует приписывать уничижительного значения словосочетанию «объект обмена» и соответственно ни принижать женщин, ни клеймить «антифеминистами» тех, кто определяет женщин как «объекты». Изначальное разделение полов – важное различие различий, а любое различие, как показывает история, может быть положено в основу иерархической системы. Леви-Стросс не находит теоретической причины, в силу которой женщины не могли бы обмениваться мужчинами, но на практике этого