Современная нидерландская новелла

При свете, который проникал с улицы, он начал раздеваться. Через силу вытащил из-под подушки пижаму, но надел только куртку. Брюки остались лежать на стуле.

Вот уже час он лежал под волглым одеялом и все никак не мог согреться. Лежал на спине, выбивая зубами дробь и вперив взгляд в потолок, в который раз мысленно перебирая все происшедшее, и недавнее и вообще — за всю жизнь, потому что он никогда не был малодушным и даже сейчас, на склоне дней, оставался верен своему принципу обозревать события в их перспективе. Он усмехнулся про себя. Конечно, медленно, но верно он врастает в землю и ходит, согнувшись в три погибели, но это еще не причина, чтобы на пути по жизни видеть лишь кончики своих башмаков и ничего более.

Его удивляло, однако, что тепло так долго не желает вернуться в его тело. Раньше с ним этого никогда не бывало. Неужели его покидают последние силы? Нет. Он как раз ни чуточки не испугался, несмотря на пронизывающий холод. Куда же пропала музыка? Ведь с нею все было бы не так резко. Чувство щемящего одиночества накатилось на него, и он сел в кровати. Неужели это имеет значение? Сейчас? Или через какое-то время? Чтобы не приходилось больше ждать, чтобы не отнимали у тебя пальто, не обращались с тобой, как с ненужным хламом, — все это кое-что да значило. А если тебе известно, что должно произойти, почему бы не помочь этому? Чему быть, того не миновать, а вот этак бестолково разлеживаться — еще успеется, а кроме того, в этом мало чести.

Цель была ясна, и он, щелкнув выключателем ночника, решительно спустил ноги со скрипучего матраца, который долгие годы все собирался отдать перетянуть. Да так и не отдал.

Со всех сторон через стены до него доносился знакомый монотонно-гулкий голос телевизионного диктора, читавшего выпуск новостей. Теперь и тишина — та, настоящая — больше не принадлежала ему.

Он проковылял в кухоньку к зеркалу. Атлетическим телосложением он никогда похвастаться не мог, зато кожа у него до сих пор смуглая, прокаленная солнцем, как у всех, кто проводит свою жизнь на воздухе. Не какой-то там хиляк, но уж и не из охочих до драки добрых молодцев с красными от практики кулаками. Он ухмыльнулся себе в зеркало и провел рукой по заросшей щеке. Щетина — ну прямо как у папаши. Видик тот еще, и вдруг он в буквальном смысле слова содрогнулся от холода, который — он чувствовал — шел откуда-то изнутри и медленно расползался по всему телу.

По старой привычке он взял с полки голубую чашку, сполоснул ее. Отхлебнул немного воды. Возле шкафчика лежала небольшая пачка газет. Он поднял их и направился к кровати.

Странно. Он, в общем-то, всегда представлял себе, что будет делать, когда пробьет его час, хотя специально не заострял на этом внимания. Итог всех страданий, что ли? Как, как? Он не мог поверить своим ушам. Ну уж коли так, он с полным правом может назвать себя неудачником. Да нет, ерунда это. На краю своей постели он в последний раз разложил газеты, как раскладывают партитуру большого квартета. Эти сообщения он всегда обводил красным. «Одинокая вдова найдена через несколько недель мертвой в своей квартире» — первое. Еще: «Труп старика обнаружен в доме через несколько месяцев». Или вот. Тут даже оба сразу. Сначала она. Муж бросился к ней, оступился, подняться уже не смог, да так и отдал богу душу в страшных муках. Вот как бывает. Лучше побеспокоиться сейчас, пока ты в сознании.

Он снова поднялся и огляделся вокруг. Так что же — на холодном коврике у кровати? Сам он был уже леденее этого волглого половичка. Он осторожно опустился на пол, сел — ноги прямо перед собой. Как будто приготовился делать зарядку. Потянул на себя с кровати газеты с окаймленными красной рамкой сообщениями о смерти. Взял одну из них, развернул и положил себе на ноги так, чтобы и ступни были закрыты. Держа в руках другую газету, он начал, покряхтывая, медленно заваливаться на спину. Жестко. А комнатенка-то как выросла! Словно приемная зала во дворце. Он встряхнул газету, расправил ее и аккуратно накрылся. Забыл выключить ночник. Ну и ладно. Вернется ли к нему музыка? Он больше и надеяться на это не смел. Да и к чему? Музыка — это чудесно, однако и ей когда-то приходит конец.

Ах, успел подумать он и тотчас почувствовал, что ему вдруг стало удивительно свободно и легко… Теперь лежать и не шевелиться…

ТОРГОВЕЦ НЕ ВЕРНЕТСЯ НАЗАД^[25]

Перевод Е. Любаровой

Посвящается Клаасу Климу, чертову сыну. Большой был шутник. Хотели его однажды словить, а он не дался, удрал с попутным ветром и больше не возвращался. Кто еще не забыл о нем? Вспомяни его.

Пытаясь грести равномерно, он в недоумении спрашивал себя, что заставило его так поздно осенью взять напрокат лодку. Красота кругом до сих пор дивная, хотя с каждым взмахом к веслам цеплялись водоросли, полиэтиленовые пакеты и прочий мусор, но погода, прямо скажем, радовать не могла, да и вообще время было неподходящее для подобных легкомысленных прогулок.