Современная норвежская новелла

Человек и кот стали жить вдвоем в рыбачьей хижине у подножия горного хребта. Когда у них было особенно туго с деньгами, они зарабатывали себе на пропитание тем, что рубили лес, но в общем-то обоим, и Енсу и коту, было немного надо. Енс научил кота сидеть так же, как любил сидеть он сам. Он полагал, что кот видит все так же, как видит он: солнце над землей, отражение неба в ручье, облака, гонимые ветром. И был убежден, что кот слышит все то же, что слышит он, Енс: шум птичьих крыльев, шелест травы под ласковым дуновением ветерка и первый испуганный вздох огромного леса, когда приходит октябрь и скоро наступит зима.

Когда ударили холода, они спали в одной постели. И мило беседовали по праздникам, но только по праздникам: в будние дни Енс был неразговорчив. До самой субботы он молчал, как бы кот ни терся о его ноги, предлагая немного поболтать. Но в воскресенье с самого утра все было иначе. Енс зажигал трубку и заводил с котом беседу часа примерно на два, рассуждая о жизни вообще и своей жизни в частности. Он всегда твердо стоял на своем. И никому не давал сбить себя с толку. А кот из Австралии, объехавший чуть ли не полсвета, мудрый и добрый, сидел на краю стола, полузакрыв глаза, слушал, кивая головой в знак согласия, одобрительно мурлыкал в лицо своему хозяину и вежливо привставал, когда тот чесал его за ухом, а от пальца его исходил чудесный запах селедки.

Но кот умер. Возможно, он был уже старый, когда попал к Енсу. Он всегда был немного подслеповатым, а теперь спина его утратила гибкость, и в последние дни перед смертью шерсть его приобрела какой-то странный, седоватый оттенок. Кроме того, у него начался суставной ревматизм, и он уже больше не мог вспрыгивать на край стола, чтобы послушать Енса, когда воскресным утром тот произносил свои маленькие монологи. А однажды кот вернулся домой без усов с правой стороны. Возможно, их отъели какие-нибудь дерзкие мыши в отместку за гибель своих отцов и слезы матерей. И тогда Енс понял, что роковой час настал.

Все кончилось очень быстро. Они тихо простились, без надрыва и слез. Енс похоронил своего друга в лесу. Сначала он насыпал над его могилой маленький холмик, чтобы как-то отметить место, которое с этой минуты принадлежало ему одному, и только он мог приходить сюда, зная, кто здесь лежит. Но теперь это место стало заметным для посторонних глаз. А вдруг оно привлечет внимание кого-нибудь из прохожих, которые подумают, что тоже имеют право остановиться возле этой маленькой лесной могилы? И Енс разровнял землю над захоронением, но время от времени он все-таки приходил сюда, чтобы постоять возле могилы своего покойного друга.

Порой наступали мгновенья, когда грань между ними — между живым и мертвым, между живой плотью и прахом, между человеком и котом, между маленькими земными расстояниями и непостижимой бесконечностью смерти — эта грань вдруг исчезала. И тогда он снова мог разговаривать со своим другом, ощущая его присутствие, и никогда еще Енс не вкладывал столько смысла в сказанные им слова, как в эти удивительные мгновения. И никогда еще он не видел так далеко, никогда не мыслил так глубоко.

Но дом Енса стал ужасно тесным, после того как кот его покинул.

Енс перепробовал множество способов, чтобы сделать свой дом хоть немного просторнее, но у него ничего не получилось. Он распахнул все окна и вынес стол во двор, свои домашние туфли повесил на гвоздь, вбитый в стену. А однажды Енс сделал такое, чего никогда в жизни не делал: нарвал цветов и поставил их в чашке на подоконник. Он в жизни не убил ни одного цветка, весной осторожно обходил каждую ромашку, чтобы не помять ее, и никогда не ломал веток. Но тут оказалось, что цветы в чашке не умеют слушать. И ему пришлось их выбросить.

Однажды утром в воскресенье, когда Енс пришел к подножию холма, где был похоронен кот, он вдруг увидел, что над лесом стелется дым. Он сотни раз видел здесь дым, потому что лесорубы занимались в этих местах заготовкой леса, но почему они не ушли домой? Ведь сегодня воскресенье…

Енс не стал выяснять, почему лесорубы остались в лесу. Но в это утро у него не было покоя, не было слов, не было его собеседника. Он был один.

Енс вернулся домой. И движимый любопытством, за которое сам себя ругал, он отправился туда, откуда шел дым. У излучины ручья Енс заметил остатки небольшого костра, и там же лежал сломанный кофейник. Енс никогда не видел таких кофейников: он был маленький и изящный, как дамская туфелька, с острым, как кинжал, носиком, легкий, как наперсток, и блестящий, хотя сейчас был весь покрыт копотью. Один конец ручки болтался.

Енс перевернул кофейник. Сквозь копоть он прочитал: «Made in Australia». Он читал по складам, медленно, потом надолго задумался и пошел домой, не заходя больше к коту.

Енс починил кофейник. Но все равно он не стал таким, каким был раньше. Медная заплатка, которую Енс приклепал, весила больше, чем весь кофейник, и была как лоскут из домотканой материи, пришитый к модному платью.