Современная новелла Китая

— Никак не угомонится эта «культурная революция», все бушует. Остается только ждать. В будущем году людям и котлы не понадобятся, в печах трава вырастет, а в дымоходах птицы гнезда совьют.

Но в тяжелой этой жизни были и радости. С приходом Эмэй в глинобитном домике стало веселей, то и дело слышался смех, бедность как будто отступила немного.

Эмэй хозяйничала, шила, латала, мыла, скребла, отец и сын преобразились, ходили аккуратные, ухоженные. Дом был чисто выметен, дворик сверкал как зеркало, повалившийся плетень подперт новыми столбами — все старое и обветшавшее как-то помолодело, обновилось. Вокруг дома Эмэй посадила овощи, так что они ели свежие, не то что раньше — только соленые. Эмэй готовила еду, и в страдную пору, когда отец и сын падали от усталости, к их приходу все уже было на столе. После еды работники могли полежать на кане, отдышаться. Эмэй развела с дюжину кур и из курятника, как из сберкассы, каждый день брала яйца и покупала на них масло, уксус. Стали даже появляться кое-какие деньги. Она откормила жирную свинью, а вырученные деньги пошли в уплату долга Ma Гочжану; завели двух овец, и через год одну продали, другую съели, а шкуру постелили на кан, чтобы в зимние холода у Тан Эра не ныла поясница. На лугах вдоль канала росли густые травы, их косили, сушили, а осенью сено сдавали в заготконтору. Несколько стожков поставила Эмэй.

Она спала в западной комнате, а Тан Чуньцзао переселился в отцовскую. Молодые люди жили каждый сам по себе, разговаривали, шутили, но не позволяли себе даже дотронуться друг до друга.

С наступлением темноты Тан Эр ложился спать, едва он касался головой подушки, раздавался громоподобный храп. И каждый вечер Чуньцзао шел заниматься в комнату, где спала Эмэй. Первое время она тут же выскальзывала за дверь, боясь оставаться с ним наедине. Потом, когда, как говорится, они уже съели немало каши из одного котла, ее настороженность постепенно исчезла. Пока Чуньцзао занимался, Эмэй рукодельничала в уголке при свете его лампы, не нарушая молчания.

Тан Чуньцзао был очень высокого мнения о своей образованности; среди молодежи Силюина никто не мог с ним тягаться, и от этого он чувствовал себя как-то одиноко. Однажды он вдруг вспомнил, что Эмэй окончила среднюю школу высшей ступени, но, судя по всему, относилась к его занятиям с полным безразличием, не проявляя к ним никакого интереса, как будто вообще не знала грамоты. Решив выяснить истину, он как бы в шутку предложил:

— Эмэй, нам с тобой никуда друг от друга не деться, как пальцам в кулаке или зубам во рту, давай-ка вместе повторять материал!

Эмэй равнодушно покачала головой:

— Чем больше сидишь за книгами, тем меньше пользы, только глупеешь. Меня жизнь учит уму-разуму!

Тан Чуньцзао подумал, что она не блещет знаниями и прикрывается красным словцом, но решил не отступать. Вздохнув, он сказал, желая ее поддеть:

— В начальной школе девочки обычно обгоняют мальчиков, а в старших классах сползают вниз: становятся рассеянными, вертлявыми, самовлюбленными, — мальчики их и обгоняют.

Эмэй вспыхнула, холодно усмехнулась, но придержала язык. Потом вдруг хмыкнула:

— Вот я как раз из тех, кто сполз вниз!

На следующий день Эмэй против обыкновения не пошла косить сено и собирать хворост.

Вечером Тан Чуньцзао, как всегда, пришел в ее комнату и взялся за математику. Вытащил из ящика тетрадь с задачками, открыл и застыл в изумлении: на каждой странице с примерами и задачами, которые он решал в последние несколько дней, мелким аккуратным красивым почерком были сделаны поправки и замечания, дельные, толковые, тщательно продуманные. Было отчего остолбенеть.

Очнувшись, он крикнул:

— Эмэй, это ты исправляла?

— Да разве я посмела бы? — Выражение лица Эмэй стало ледяным. — Я же из тех, кто сползает…

— Не затыкай мне рот моими же словами, уж лучше побей моими руками! — прервал ее Тан Чуньцзао. — Я буду твоим учеником, а ты моим домашним учителем!

— Да я не смогу. — От Эмэй все еще веяло холодом. — Где уж мне!

— Ну, соглашайся, не упрямься! — Тан Чуньцзао потряс ее за плечи.

Под этим натиском Эмэй заколебалась, потеряла уверенность и, покраснев, фыркнула:

— Так и быть, уступлю тебе… но только… в этом.

С того дня они занимались рядышком за столом до глубокой ночи, разбирая трудные вопросы. На белой бумаге окна чернели их тени, голова к голове.

Заработки в Силюине все уменьшались; Тан Эр и Чуньцзао из года в год ничего не получали на руки, будто воду решетом носили. Но теперь, когда Эмэй завела кур, свинью, косила сено, они зарабатывали по двести — триста юаней в год и выплачивали долг этому живодеру Ma Гочжану.

Тан Чуньцзао, давно уже чувствовавший себя неловко, как-то предложил отцу:

— Ты бы дал Эмэй сотню юаней, ведь у нее на родине два младших брата, она послала бы им денег на еду.

— Долг надо отдавать, он как змея вокруг тела, только когда сбросишь — освободишься! — Тан Эр с тяжелым чувством все же отсчитал десять бумажек по десять юаней и отдал Эмэй.

Она взяла деньги, глаза ее покраснели.