Современная новелла Китая

В середине дня лошади с округлившимися животами одна за другой выныривали из стены камышей и трясли гривами, мотали хвостами, отгоняя оводов и слепней. Доверчиво и как-то по-родственному они собирались вокруг своего пастуха и смотрели на него добрыми глазами. Бывало, что жеребец с белыми подпалинами на боках — он числился под номером седьмым — начинал вертеться вокруг номера сотого — тощей кобылки, припадающей на заднюю ногу. Подобравшись поближе, номер седьмой начинал легонько покусывать свою приятельницу и всячески с ней заигрывать. Но сотая давала отпор — вскидывала задом, лягалась больной ногой, которой обычно даже не касалась земли. Номер седьмой быстро отваливал и, повернув голову, словно флаг на ветру, носился, как расшалившийся мальчишка, среди стада, поблескивая хитрым глазом. В таких случаях он поднимал свой длинный пастуший кнут и сурово покрикивал на шалуна. Тогда все стадо ставило уши торчком и осуждающе смотрело в сторону номера седьмого. А тот сразу же успокаивался, словно школьник, получивший выговор, заходил по колено в воду и пил, скаля длинные зубы. Можно было подумать, что вокруг не стадо лошадей, а толпа разумных волшебных существ и он среди них — сказочный принц.

Вдали в лучах полуденного солнца по склонам гор, отбрасывая тени, ползли облака; выпь, живущая на болоте, спасаясь от жары, опускала клюв в корни камыша и издавала протяжные звуки. Было видно и как от ветра волнами ложится на землю трава, и как пасутся на равнине коровы и овцы, как синеют горы вдали и зеленеет полоска реки. Родина, понятие довольно-таки отвлеченное, сосредоточивалась для него сейчас в том, что охватывал глаз, во всей этой неповторимой красоте. Он ощущал радость — все-таки жизнь прекрасна! Природа и физический труд дали ему то, чего не было, да и не могло быть в классной комнате.

Иногда на луг проливался дождь. Сначала он накапливался вдали, на горных склонах, собирался в облако, пронизанное светом, похожее на шлейф из черной газовой материи. Облако росло, преломляя солнечные лучи и сияя приятным для глаз золотистым светом, который озарял всю равнину. Влекомое ветром, облако потихоньку сползало с гор. И вдруг капли величиной с боб косо устремлялись вниз, закрывая все белесой стеной водяного тумана. Перед тем как это начнется, он загонял табун в узкую полоску леса. Сидя на лошади, с тяжелым кнутом в руке, он мчался навстречу ветру, идущему от тучи, и одежда его трепетала, как крылья. Огибая табун, он подгонял криками отбившихся лошадей. Тогда он ощущал переполняющую все тело горячую силу и знал, что он не ничтожен и не беспомощен. В борьбе с ветром, дождем, тучами комаров и мошки он постепенно вновь обрел уверенность в себе.

Пастухи из разных отрядов собирались вместе только в это время. Для них был сделан специальный навес от дождя, стоявший посреди безбрежного моря белой водяной пыли словно ковчег. Там было холодно и сыро, клубился сизый дымок дешевого табака. Пастухи вели свои разговоры, грубо пошучивали. Странно, что их отношение к жизни, к труду не было ни глубоким, ни сложным, и он беспокоился и удивлялся собственным ощущениям. Наверное, эти люди, простые и честные, считали, что жизнь, несмотря на все ее тяготы, в целом все же хорошая штука, и были довольны. Он чувствовал, что завидует им.

Как-то раз старый пастух — ему было уже за шестьдесят — спросил его:

— Люди говорят, что ты — правый элемент. Что это значит?

Он пристыженно опустил голову, промямлил:

— Правый… Правый элемент — это значит тот, кто ошибался…

— Правые элементы — это те, кто в пятьдесят седьмом говорили правду, — заметил пастух из седьмого отряда. — Они тогда все были ученые.

Этот парень всегда говорил, что думал, и не любил отмалчиваться. Он постоянно подшучивал над товарищами, и за это его прозвали Насмешником.

— Разве говорить правду значит ошибаться? Ведь если говорить неправду, все в мире перепутается, — старик размышлял вслух, посасывая свою трубку.

— А все же, раз зашла речь об этом, лучше, пожалуй, работать, чем быть начальником. Вот мне скоро семьдесят, а глаза видят хорошо, и уши слышат, и спину не скрючило. Жую свои жареные бобы — и ничего мне больше не надо…

— Так ты небось и помрешь — а все работать будешь! — перебил его Насмешник.

— А что в работе плохого? — значительно произнес старик. — Без работы ничего не сделается. Ни жизнь не сложится, да и начальником не станешь без работы, и наукам разным не выучишься…

Эти простые слова рождали в его сердце прекрасное ощущение — словно радуга после дождя. Они приобщали его к честной, прямой простоте, к которой он так стремился, — и сердце наполнялось долгожданным покоем и радостью.