Я сдержал слово… Эй, угомонись… Откровенно говоря, я играю только наверняка. У меня свой принцип… Ей-богу, нет никакого смысла в том, что ты делаешь.
Г о л о с З а м б и л ы. Дай мне лучше закурить, крестный.
Г о л о с Д а в и д а. Ах это ты?!
Г о л о с З а м б и л ы. Крестный, не бей меня…
Не бей…
Только не ногами, не ногами…
На помощь…
Не топчи меня, не прыгай… На помощь, на помощь…
Только не сапогами… Мой живот!
Мой ребенок, мой ребенок…
Что я тебе сделала? Что сделала? Ох… не убивай его… А-а… Не убивай меня… Зачем ты бьешь меня… Люди добрые… Неужели никого нет? Слышите?
Свинья!
М а л ы ш. Я хочу поговорить с тобой, Мария.
М а р и я. Не называй меня по имени, не слюнявь мое имя.
М а л ы ш. Мы ведь учились в одном лицее.
М а р и я. Надеюсь, ты не собираешься признаваться мне в любви.
М а л ы ш. Я уже это делал.
М а р и я. Помню.
М а л ы ш. И ты мне не поверила.
М а р и я. Помню.
М а л ы ш. Я был на несколько классов старше тебя. Мы жили рядом и летом часто встречались на пляже.
М а р и я. В то лето, когда мы познакомились, было много мух.
М а л ы ш. Я угостил тебя арбузом, помнишь?
М а р и я. Помню. И еще я помню, что никогда не могла тебя понять.
М а л ы ш. Не хотела.
М а р и я. Не могла. И никогда не пойму, как молодой, влюбленный парень может подслушивать, подглядывать и доносить в полицию. Никогда не пойму доносчиков-шпиков. Я содрогаюсь, когда думаю, до чего же ты мерзок. Подумать только — угостил девушку на пляже арбузом, приударил за ней ради того, чтобы выудить из нее пару слов для ежедневного рапорта начинающего фискала. Ты гнусен, Оприцеску.
М а л ы ш. Каждый выполняет свой долг перед родиной как умеет.
М а р и я. Какая родина, Оприцеску. Стыдно валить в одну кучу родину и деньги, которые ты получаешь за доносы.
М а л ы ш. Но признайся, ты ведь ляпнула лишнее и что-то натворила — потому здесь и находишься.
М а р и я. Понимаю… Каждый выполняет свой долг перед родиной как умеет. Но зачем было прикидываться влюбленным, Оприцеску.
М а л ы ш. Я нелеп?
М а р и я. Ты жалок.
М а л ы ш. Если хочешь — я вытащу тебя отсюда.
М а р и я. Если хочешь — сделай это сам.
М а л ы ш. Я не хочу?
М а р и я. Не можешь.
М а л ы ш. Не могу или не хочу? Думаешь, это просто?.. И все же, чтобы ты меня не презирала…
М а р и я. А ты хочешь, чтоб я тебя любила?
М а л ы ш. Я знаю, ты мне ничего не можешь обещать. Тебе кажется, что это я тебя сюда засадил.
М а р и я. Не кажется, а так оно и есть. Это ты отдал меня в руки сигуранцы. И тебе не вытащить меня. Апелляцию мою отвергли, и мне осталось ждать, когда пройдут девять месяцев…
М а л ы ш. Я мог бы добиться перевода… И помочь бежать.
М а р и я. Чтобы убить при попытке к бегству… Девять месяцев моей отсрочки тебе осточертели.
М а л ы ш. Не говори глупости, Мария. Ты не на сцене гимназии. Ты темпераментно играла, красиво умирала. Помнишь?
М а р и я. Театр — это необыкновенный мир.
М а л ы ш. А здесь — обычные будни. Заключенным разносят фасоль на обед. Это Птица. Ты умела любить на сцене, и это тянуло меня к тебе… Ты была не такая, как все. Помнишь, как ты умирала в «Ромео и Джульетте»? Я был на всех спектаклях, я много раз видел, как ты умирала на сцене, потому сомневаюсь, что в жизни ты это можешь сделать лучше. Право, смерть может быть красивой. Но ты ведь умирала не по-настоящему, ты прекрасно играла, и я бешено аплодировал тебе.
М а р и я. Наступит такая минута, когда я уже не буду играть.
М а л ы ш. Почему ты относишься ко мне как к собаке?
М а р и я. Потому что ты и есть шавка.
М а л ы ш. Ты никогда не любила по-настоящему, никогда не умирала по-настоящему, не испытывала настоящей ненависти. Когда ты называешь меня шавкой, я тебе не верю. Через несколько дней я вытащу тебя отсюда. Мне вовсе не надо, чтобы ты любила меня как Ромео — это было бы невыносимо, я-то тебя знаю… Я спрячу тебя в горах у тетки.
М а р и я. Ты готов рискнуть жизнью ради меня?
М а л ы ш. И твоего ребенка.