Современная словацкая повесть

— Доводится до сведения всех жителей! Владельцы упряжек должны добровольно явиться с ними к школе! Там взять военный груз! Возчики пойдут при подводах с немецким войском, чтобы не подвергать себя опасности здесь, в Молчанах. — Ударила в барабан и направилась к корчме.

— Wo ist Kalkbrenner? — спросил в доме Митухов у Адамовой жены Беты низкорослый тощий солдат с белой мазью на веках, в обтрепанной серо-зеленой шинели. — Kalkbrenner ist hier?[6]

— Что?

— Wo ist Kalkbrenner? Kurt Kalkbrenner! Der ist mein Kamerad. Wir beide sind von Hartan… Kurt Kalkbrenner![7]

— Не понимаю, что вы говорите, — покачала головой Бета — она не знала, как зовут квартирующего у них немца. — Я не понимаю! Ни слова. — Она увидела кайму белой мази на глазах солдата. — Господи, что это с вами?

— Курт Калкбреннер!

Бета опять покачала головой:

— Не знаю, не пойму, о чем вы.

Солдат пожал плечами и вышел.

Бета повернулась к детям, которые с криком ворвались из горницы в кухню и повалились на пустую кровать Калкбреннера.

— Тихо, вы!

Четверо их, боже!.. И зачем у нее столько? Два мальчика и две девочки подпрыгивали на кровати. Она стала торопливо обувать их в самые лучшие ботинки, одевать во все самое теплое. Они с удивлением таращили на нее глаза, не понимая, почему она так наряжает их, чем так озабочена и почему вдобавок все делается так поспешно и впотьмах. Электричество не горит, только свечка. А где этот немец? Этот шваб? Боже! Она бросилась в комнату и тотчас выскочила оттуда с двумя шерстяными шалями — темно-синей и светло-зеленой. Бросила их на Калкбреннерову постель. Ходят солдаты, чего-то просят, ищут… господи!

— Мама, — спросила младшая, Амалька, — а шали зачем?

— Тихо, малышня, — прикрикнул на нее старший, Янко, коренастый, тугощекий, румяный мальчик. — Тише, криг капут! Мама, а шваб где?

— Ушел, — ответила Бета и заплакала. — Сидите тихо!

— Что с вами, мама? — спросил Янко. — Это уже и есть фронт?

— А папа где? Куда он ушел?

— В конюшню, — сказала Бета. — Подождите здесь, мне надо напомнить ему… — Она выбежала из кухни, быстро пересекла темный двор и вошла в темный хлев. Господи! Солдаты повадились к ним ходить, может, ищут того немца. А всему виной он один, инженер. Кабы немцы забрали его совсем! Сволочь! За Габоровой ухлестывал, на партизан добро переводил.

В хлеву тихо стояли коровы, смотрели на сереющий дверной проем и ждали утреннего корма.

Обернувшись на пороге, Бета оглядела двор. Уши и щеки обдавало теплым навозным духом из хлева. Со двора в лицо веяло утренней прохладой. Немец в конюшне околачивался! Боже мой, если бы солдаты… хоть бы они не нашли его. Успел он переодеться? Она хотела позвать его, но не знала как. Вдруг что-то насторожило ее. Она поворотилась к хлеву, вгляделась в темноту.

— Герр инженер? — раздался оттуда пронзительный шепот. — Герр инженер?

— Гут, гут, — отозвалась Бета. — Где вы?

— Фрау Мидах? — послышалось из ларя с сечкой.

Бета подошла ближе.

Ларь раскачивался, пока Калкбреннер вылезал оттуда. В темноте чуть белели его штаны и рубаха — одежда, в которой инженер Митух пришел в Молчаны из Стакова. Калкбреннер стряхнул с себя сечку и вытащил из ларя портфель, в котором спрятал свою униформу.

— Ja, ja… — сказал он. — Ich gehe schon[8].

Он говорил еще что-то, показывая на портфель и на настил под коровами.

Бета не понимала ни слова. Не знала, что в портфеле обмундирование.

Униформа еще может понадобиться, толковал он ей, ведь фронт — дело ненадежное. Сегодня тут, завтра — там. Его оружие лежит под настилом. Он все побросал туда. Солдаты ничего не найдут.

Бета слушала и ничего не понимала. Ей запало только, что он все показывает куда-то вниз, на доски под коровами.

— Wo ist Herr Ingenieur?..[9]

— Инженер? Этот пес паршивый?

— Ja, ja. Das ist ein sehr guter Mensch!..[10]

— Солдаты отвели его в комендатуру.

— Ja? Zur Ortskommandantur?[11]

— Гут, — ответила Бета, — гут!

Калкбреннер, томимый страхом за себя и за инженера Митуха, нашел в темноте ее руку, пожал около запястья, сказал еще что-то, выбежал из конюшни, и Бета смогла лишь различить в темноте, как белые штаны метнулись к сараю и оттуда в сад. Она облегченно вздохнула и поспешила на кухню к детям.

На молчанских полях темень. Бархатистая темень, гулкая от далекой канонады.

Партизаны — Порубский и Мезей на одном берегу, Зубак и Станко — на другом — лежали на земле у моста и прислушивались к тяжелым шагам немецких часовых, Фоллена и Виллиха, расхаживавших по мосту.

Фоллен и Виллих сходились на середине моста, поворачивали назад, в конце моста каждый некоторое время стоял, потом маршрут повторялся.

Партизаны молча считали до двух тысяч.

У дороги в Рачаны лежали на земле Гришка и Микулаш, тоже считали, слушали, смотрели на высокие бетонные надолбы, чернеющие на фоне серого неба.

Порубский лежал на мокрой, раскисшей пашне, его бил озноб от холода и страха, руки на холодной земле тряслись.

Фоллен и Виллих сошлись на середине моста, остановились.

Речка шумела и бурлила.

— Не-ет, — услышал Порубский голос одного из часовых. — Не-ет!

Фоллен и Виллих вели беседу.

— В четыре смена.