Современная смерть. Как медицина изменила уход из жизни

В эпоху Возрождения обсуждение эвтаназии не только возобновилось, но и стало более детальным. В 1605 году Фрэнсис Бэкон провел различие между внутренней эвтаназией, которая представляла собой мирный исход души из тела, и внешней, заключавшейся в безболезненной и не связанной с переживаниями смерти тела[526]. Он указывал, что духовенство и близкие способствуют внутренней эвтаназии, и предлагал врачам больше работать над внешней. Похоже, однако, что Бэкон имел в виду не активную эвтаназию, при которой больному для ускорения смерти дается лекарство или проводится операция, но облегчение боли и страданий путем пассивной эвтаназии.

Философы Просвещения вроде Дэвида Юма, которые, будучи сторонниками эмпиризма, придавали доказательствам и живому опыту первостепенное значение по сравнению со всем остальным, также высказались в пользу самоопределения в этой сфере. Юм (1711–1776) много размышлял об этом. Свои эссе «О самоубийстве» и «О бессмертии души» он впервые опубликовал в 1775 году, однако позже принял решение изъять эти страницы из сборника из-за вызванного ими скандала. Они были изданы под его именем лишь после смерти[527].

Хотя в этих важных текстах Юма эвтаназия напрямую не упоминается, он вплотную подходит к обсуждению этой проблемы:

Что самоубийство часто можно совместить с нашим интересом и нашим долгом по отношению к нам самим, в этом не может быть сомнения для кого-либо, кто признает, что возраст, болезнь или невзгоды могут превратить жизнь в бремя и сделать ее чем-то худшим, нежели самоуничтожение^{8}.

В очень конкретных выражениях он ставит под сомнение значение, придаваемое ценности человеческой жизни:

Жизнь человека не более важна для вселенной, чем жизнь устрицы… Волос, муха, насекомое в силах разрушить это могущественное существо, жизнь которого имеет столь большое значение… С моей стороны не было бы преступлением изменить течение Нила или Дуная, если бы я был в силах осуществить подобные намерения. Почему же в таком случае преступно отвести несколько унций крови от ее естественного русла?

С Юмом были согласны и другие: не одобряя самоубийства, они были категорически против законов, объявляющих его преступлением.

В то же время, однако, возражения против эвтаназии оставались в силе, хотя и не были столь безапелляционными, как в Средние века. Еще один эмпирик, Джон Локк (1632–1704), не одобрял нанесение себе никакого вреда, поскольку, раз люди были созданы Богом, такое действие стало бы ущемлением Его прав собственности. В связи с этим Локк последовательно выступал против самоубийства в любой форме[528]. Человек — хранитель тела, которое поручено ему Богом, а значит, не имеет никакого права портить это тело. Локк увязывал такое отношение к самоубийству со своим неприятием рабства: «Никто не может дать большую власть, чем та, которой он сам обладает, и тот, кто не может лишить себя жизни, не может дать другому власти над ней»[529] ^{9}. Немецкий философ Иммануил Кант (1724–1804) тоже, подобно Локку, считал «преднамеренное разрушение своей животной природы» недопустимым в нравственном отношении[530].

Эпохи Возрождения и Просвещения во многом способствовали раскрепощению дискуссии об эвтаназии. Однако лишь XIX век — с его изобретением анестезии, широким распространением болеутоляющих опиатов, возникновением современной хирургии и многими другими медицинскими достижениями — перенес такие споры из диссертаций философов к кроватям больных. Тем не менее в эту же эпоху в обсуждениях права на смерть зазвучала гораздо более зловещая тема — право на убийство.

Слово «эвтаназия» соединяет в себе два греческих корня: εὖ, что означает «хорошо», и θάνᾰτος — «смерть». Следовательно, в буквальном смысле оно означает «хорошая смерть». Тем не менее, если вы поговорите об этом со среднестатистическим человеком, он не видит в слове «эвтаназия» ничего положительного. Более того, для большинства оно, вероятно, звучит как противоположность хорошей смерти. Подобное отношение к эвтаназии существовало не всегда, и именно события XIX и первой половины XX века определили то, как ее воспринимают наши современники.