Современная венгерская пьеса

Тамаш даже не слушает ее, тяжело опускается на стул перед судейским столом, роняя голову.

Перестань меня мучить, скажи, что случилось?

Т а м а ш (поднял глаза кверху, как бы очнувшись). Повздорил с профессором. Наговорил много лишнего, нагрубил ему, и теперь, того и жди, меня выгонят с работы.

Е в а. За что? Он же благоволил к тебе.

Т а м а ш. Потому что я наговорил дерзостей, перечил ему. (Более спокойно.) Понимаешь, нынче у нас проводилась большая дискуссия, участвовали многие светила науки. Мой профессор выступил с докладом, громил носителей филистерского духа в научно-исследовательской работе института. Мы заранее условились, что первым по его докладу выступлю я. Я тоже начал с нападок на рутину, говорил вроде того, что математика-де и физика для нас, инженеров будущего, важнее умения аккуратно чертить. А затем меня понесло… и я закончил совсем неожиданно, — мол, тезисы, доклады, да и вся деятельность самого профессора — это и есть филистерство. Почему я так сказал? Да потому, что такова истина. Потому что я терпеть его не могу. Потому что хоть раз надо было сказать всю правду до конца. Но почему именно мне надо было это делать? (Снова впадает в отчаяние.) Если б я все это наговорил спьяну — так нет же! Проявил преступное легкомыслие… Был непростительно беспечным, и только! Теперь все пропало, все. Прощай, теплое местечко, положение при кафедре, которому многие завидовали, блестящее будущее. Теперь придется пристраиваться на каком-нибудь захудалом предприятии, заново делать карьеру и карабкаться, карабкаться, пока не обломаешь копытца.

Е в а. И из-за этого ты так расстраиваешься? Но ты же поступил честно, сказал то, что думал, что было у тебя на душе.

Т а м а ш (раздраженно). Боже мой, неужели до тебя все еще не дошло, что я погорел! Погорел! И теперь все это увидят. Но это будет для меня хорошим уроком. Отныне я никогда не стану ввязываться в чужие дела. Никогда больше, слышишь? Пропади все пропадом, пусть хоть весь мир рухнет. А я никогда не вмешаюсь. Никогда в жизни. Понимаешь? Никогда!

Ева выходит вперед к судейскому столу, а квартира Шолтэсов исчезает в темноте.

Е в а. Наступило время, когда и я обожглась. Это случилось значительно позже. У нас была новая квартира — две комнаты с холлом, центральным отоплением. Она досталась нам бесплатно. Тамаш получил ее от работы. В то время он много работал, часто ездил в командировки… и вот однажды, когда он был дома, ночью зазвонил телефон…

На письменном столике в предполагаемой квартире Шолтэсов звонит телефон. Столик освещается.

Мы уже легли спать, и получилось так, что я первая протянула руку за трубкой…

Появляется  Т а м а ш, хочет взять трубку, но она уже в руке у  Е в ы.

(В трубку.) Алло, квартира Шолтэса. (Небольшая пауза.) Говорит Ева Шолтэс. (Пауза.) Не сестра, а жена. (Пауза.) Ничего-ничего, пожалуйста. (Кладет трубку.)

Тягостная тишина.

Т а м а ш. Кто это звонил?

Е в а (сдержанно). Какая-то женщина.

Т а м а ш (раздраженно). Ночью? Что ей надо?

Е в а. Этого она не сказала. Только спросила — это квартира Шолтэса? Почему-то поинтересовалась, сестра ли я тебе? А когда я ей сказала, что жена, ответила: «Извините, я ошиблась» — и доложила трубку.

Пауза.

Т а м а ш. Какая наглость.

Е в а. Как ты думаешь, кто эта женщина?

Т а м а ш. Откуда мне знать?

Е в а. Но, по-моему, она звонила тебе.

Т а м а ш. Почему мне?

Е в а. Потому что она явно хотела говорить не со мной. (Небольшая пауза.) Ей была нужна квартира Шолтэса, а когда на ее звонок отозвалась я, а не ты, она поспешила извиниться за ошибку. Разве не странно?

Т а м а ш. Что ты хочешь этим сказать?

Е в а. А то, что она все-таки хотела поговорить именно с тобой.

Т а м а ш (снова раздраженно). Ну и что, если со мной!

Е в а. Ночью?

Т а м а ш. Ночью так ночью! Почем я знаю, кто это звонил и что ей было надо.

Е в а. Думаю, ты все-таки знаешь.