Современные польские повести

А в десять наконец завершается ужин, данный в честь итальянской делегации в малом зале ресторана при гостинице. Барыцкий сидит рядом с лысым миланцем, у которого грустные глаза навыкате. Это их босс. Все еще взвинчены и утомлены спорами. Только молоденький инженер с внешностью кинозвезды строит глазки переводчице Малине Соллогуб. Барыцкий и шеф итальянской делегации объясняются по-английски, поскольку Малина Соллогуб оказалась чересчур далеко. Температурная кривая беседы то подскакивает, то понижается, оба чувствуют себя выпотрошенными. Они устали, отупели и все же испытывают глубокое удовлетворение. Барыцкий выслушивает тирады о взаимовыгодном договоре, о возможном изменении конъюнктуры в Европе благодаря этому договору. Затем «Дуче» углубляется в туманные социологические выкладки: семья, дети, бытовые проблемы. Голос симпатичного итальянца полон оптимизма. Однако темы разговора быстро иссякают, берет свое усталость. Ярмарка, торги и, наконец, тяжелейшая битва за лицензию измотали, как марафонский бег, не только Барыцкого. «Дуче» тоже едва дышит, под глазами черные тени, исподтишка поглядывает на часы. Барыцкий решает воспользоваться этим, спрашивает:

«Вы очень устали?» — и подает условный знак Малине.

Та — молодчина: сигнал подхватывает на лету, хоть и увлечена флиртом. Встает. Высокая, стройная, скуластенькая и с раскосыми зелеными глазами, типичная — в представлении итальянцев — славянка. С присущим ей изяществом Малина предлагает перейти в бар. На своем безукоризненном итальянском она приносит извинения собравшимся от имени signore Barycki, который вынужден на рассвете возвращаться в столицу, а сейчас — синьоры, разумеется, это понимают — должен еще заняться не терпящими отлагательства служебными делами.

Барыцкий прощается с итальянцами. Они действительно приятные и в своем деле головастые ребята. А с какой легкостью, отключаясь от дел, они по-детски самозабвенно предаются веселью, ярмарочной dolce vita[83]. Смуглые, импозантные, простые в обращении, — вероятно, так только кажется, но все же. А в нашей отрасли прут к мировому господству. Мы — рослые блондины, оборотливости и нам не занимать, да мешает вечное наше «авось»! Удастся ли нам выйти на мировой рынок? Иного выхода нет, должны выйти. Это звучит как каламбур или лозунг. А может, это всего лишь парадокс? Мечта? Может, это только моя мечта? Но итальянцам известно, куда мы гнем, если бы речь шла о беспочвенных мечтаниях, они бы первые это раскусили… А между тем именно «Дуче» произнес кисло-сладким тоном: «Какая смелая концепция!» Отсюда их неподатливость, колебания, проволочки. В конце концов, они сочли, пожалуй, что мы неопасные соперники. Что ж, посмотрим. Эх, кабы не наша расхлябанность. И бюрократическая волокита. Но это начнется завтра. А сегодня мы сделали первый шаг.

Тем временем неоценимая Малина с чарующей, хотя и несколько хищной улыбкой увлекает за собой молодых людей из итальянской группы. Я, пожалуй, побоялся бы такой, — думает Барыцкий. — Представляю себе, что за дьявол скрывается под прелестной этой внешностью. Даже «Дуче» следит за ней взглядом. Барыцкий улыбается Плихоцкому: «Пойдешь с ними?» «А это обязательно? Надо бы, пожалуй. Впрочем, и девушка стоит того». — Плихоцкий краснеет, как мальчишка: догадался, что старик заметил их флирт. Эх, Плихоцкий, Плихоцкий! — улыбается шеф уголками рта. Ты надеялся, что это будут поминки. Что мне конец. Вероятно, так считал, вероятно, уже готов от меня отделаться. Потерпи немножечко, придет и твой черед!

— Signori, arrivederci! Спокойной ночи! Мне пора.

Итальянцы выходят, окружают Малину Соллогуб, Плихоцкий следует за ними, он подавлен. Черт побери, сколько ему лет? Тридцать восемь? Барыцкий вздыхает. Боже мой, я в его возрасте… Лучшие годы мужчины. Бороться и любить! Гуляй, а то будет поздно. Да, сын мой. Можешь не поспать эту ночь.

Доктор Миколай Парух, эксперт-юрист, друг Барыцкого и его соратник по многим баталиям, присаживается к другому концу стола. Заставляет себя улыбнуться. Он снял очки, аккуратно протирает их платочком.

Сейчас, — думает Барыцкий, — начнет один из своих монологов.

Но Парух сдержан и полон торжественности.

— Поздравляю, — говорит он. — Еще раз тебе удалось… Ты всегда был игроком.

— Не изощряйся в остроумии на мой счет. Я едва жив, — вздыхает Барыцкий.

— Они тоже. Ты их словно через соковыжималку пропустил.

— И добился чего хотел! — говорит Барыцкий, и это звучит как победный клич.

— Да, да! Разумеется. Ты еще раз выиграл, — говорит Парух. — Но я стараюсь представить себе, что будет, если у тебя не пойдет карта…

— Переживу и проигрыш.

— Налить? — спрашивает Парух.

Барыцкий отрицательно качает головой. Слишком много было выпито за ужином: шампанского, правда, один глоток, зато во время великолепно срежиссированного парада кулинарных шедевров — две, а то и три рюмки охлажденной водки. У молодых итальянцев — «Дуче», перенесший инфаркт, пьет только минеральную воду — глаза лезли на лоб от пшеничной. А к десерту подали еще французский коньяк.