Современные польские повести

Но актом крещения он лишил бы себя даже той крохи мучительной неуверенности, того выжидания неведомо чего, которое ему еще оставалось, может, он ждал отчаяния. В отчаянии человек становится серьезным, крепится, хранит достоинство. А ведь каждый знает, что после крещения, так же как и после соборования, еще трудней вернуться к жизни, а по правде говоря, и не полагается, это ведь для смерти просто торная дорожка, — хочет не хочет, а отступать ей уже нельзя. И отец предпочел взять грех на душу.

Он верил уже не в спасение, а в то, что ему еще что-нибудь посоветуют, все равно что, только бы посоветовали, чтобы можно было бы поверить, пусть даже и спасение не пообещают, потому что он не мог выносить уже — не своего горя, но своего бездействия. Он бы голову заложил, разум бы потерял ради какой-нибудь самой пропащей веры, только чтобы ему хоть немного позволено было надеяться.

Может быть, тогда он в первый раз почувствовал, как он бессилен, как любая неживая вещь его сильней и как он становится еще слабей оттого, что знает это. Но что остается слабому, кроме веры, хотя она больше берет процентов, чем ростовщик, и бывает, что пустит по миру, потому что слабому ум не по силам, он для него только лишняя тяжесть.

Кто-то посоветовал, неизвестно кто, потому что сколько раз об этом ни заходил разговор, никогда отец с матерью не могли прийти к единому мнению, кто был тот человек, который посоветовал, чтобы мать взяла меня на руки и, никому не отдавая, перешла через девять мостов.

Мне самому сейчас это кажется нелепостью, но раньше, должно быть, люди не щадили себя в вере. Несколько человек по доброй воле даже решили пойти с отцом и матерью, и никто не задумался, сколь далека может быть такая дорога, куда она поведет и где придется искать целых девять мостов. Только на следующий день ранним утром, когда уже вышли за деревню и увидели расстилающееся во все стороны пространство, которое пересекала единственная полевая дорога, но и она терялась где-то впереди, в этом неизмеримом пространстве, как и река, только тогда охватили их первые робкие сомнения, первые сожаления, первые соблазны, потому что и от деревни не так уж далеко отошли, чтобы совсем о ней забыть, а с другой стороны, и решимость еще не пропала.

Кому-то пришло в голову, что еще неизвестно, удастся ли найти все девять мостов, какие требуются, потому что где их искать, где искать, разве что около мельниц, но где взять столько мельниц, или где костел стоит над рекой, или где усадьба какая-нибудь, хоть при усадьбе может быть только один мост, а усадьба иной раз на полсвета раскинется. А за первым и все другие начали копаться в памяти в поисках этих мостов, по которым они в своей жизни ходили, то за женой собравшись, то за конем, на работу, на храмовый праздник, на игрища в молодые годы, но не много набиралось мостов, три-четыре, не считая своего деревенского, который уже был позади, по которому прошли, его не заметив.

Местность была безводная, только одна река текла по ней, и никто даже не знал откуда. Впрочем, какая это была река! Говорили даже, что она не от истока берет начало, как настоящая река, а из дождя, из половодья, наживается на человеческих бедствиях, потому что эта река текла только после таяния снегов или после ливней. В таких условиях никто не мог бы ей отказать в звании реки. Но, исключая эти оказии, она просто была речушкой, не достигающей собственных берегов, не способной накрыть собственные камушки. Люди переходили ее как хотели, по камням ее можно было перейти, не замочив ног, такая уж была река.

Кому бы пришло в голову на такой реке строить мосты? Во-первых, в них не было нужды, во-вторых, она иногда сносила их, ее и назвали так — река — на тот случай, когда она действительно могла стать рекой, той, полной воды и несущей на себе человеческие пожитки.

Сейчас никто бы и не подумал, что можно так было верить, и мостов стало больше, но тогда все, собравшись, не в состоянии были припомнить больше чем три-четыре моста, и даже выдумать нельзя было ничего, чтобы поддержать ослабевшую надежду. И все начали опасаться, как бы и те мосты, что они вспомнили, не унесло уже половодьем.

Сосед, хоть им мать целую зиму молока давала забелить щи, поскольку их корову испортили, вдруг отрекся от своего обета. Он сказал:

— Я вас немного еще провожу, я ведь только до этого поворота раньше собирался. Чушки у меня болеют.

Но немного да проводил. Когда у людей горе, немного поможешь — и то хлеб.

А другой все советовал, предусмотрительный и напуганный, точно держаться реки, она сама поведет. Вместо того чтобы вспоминать мосты или выдумывать, идти, пока они не встретятся.

— А что будет, когда река кончится? Что будет?

В конце концов они друг друга переполошили, как голуби. Никто, однако, не завернул домой, может, никто и не собирался этого делать, только каждый хотел идти свободно и куда полагается, не опираясь только на одну надежду, без страха, неуверенности и опасений, ведомый только сочувствием, потому что тогда и идти легче, и посоветовать легче что-нибудь, и поспорить можно.