Современные польские повести

Однажды утром меня разбудил резкий стук в дверь. «Немцы!» — подумал я. И не ошибся. Их было пятеро. Вермахт. В касках, с ремешками под подбородком. С карабинами за спиной. Выглядели они внушительно и импозантно.

— Мы ищем оружие, — заявил тот, что стоял у самых дверей. — Прошу отдать все, что у вас имеется.

— Никакого оружия у меня нет и не было.

Первый немец отстранил меня не слишком грубо, но решительно и вошел в квартиру, за ним остальные.

— Если вы сдадите оружие добровольно, как предлагалось в воззвании, вам ничего не будет. Если же мы обнаружим спрятанное оружие, то расстреляем вас прямо здесь, на месте, возле дома.

— Мы сегодня уже расстреляли таким образом семерых, — сообщил другой, обнажив в дружелюбной улыбке белые зубы.

Вообще держались они предупредительно. Разбрелись по квартире и стали переворачивать все вверх дном, а тот, что вошел первым и распоряжался, нашел среди хлама харцерский топорик. Некогда я был харцером[10], потом меня выгнали за то, что я врал и курил, но топорик сохранился. Не сочли бы его укрываемым оружием, испугался я, но это не пришло им в голову, их командир лишь подбросил топорик вверх и сделал им несколько выпадов на индианский манер. Топорик ему явно понравился.

Они перерыли в доме почти все, и наконец этот главный подошел к шкафу, в котором стоял чемодан неведомого мне француза Э. Д. Он распахнул дверцы шкафа и топориком указал на чемодан:

— Что там?

— Не знаю.

— Как это вы не знаете? Не знаете, что в чемодане?

— Он не мой.

— А чей же?

— Одного француза.

— Какого еще француза?

— Был тут один такой. Мой приятель. Первый секретарь французского посольства, он сбежал перед вашим приходом. В машине не оказалось места, и он попросил меня припрятать чемодан.

Я не собирался лгать, но что поделаешь: не рассказывать же им об учиненном варшавянами грабеже посольства, о благородном старике и о том, как я случайно оказался хранителем собственности неизвестного мне француза.

Они расхохотались, довольные тем, что первый секретарь французского посольства бежал от них, а солдат с топориком наклонился и хотел вскрыть чемодан, но тот был заперт на замок.

— Дайте ключ.

— У меня нет ключа.

— Как это так?

— Нет. Мой приятель мне ключа не оставил.

— Только запертый чемодан?

— Да.

— Хм. В таком случае придется его испортить.

Он взмахнул топориком, но от удара воздержался. Взглянул на меня, на чемодан, опустил руку, а потом стал подбрасывать топорик.

— Красивый, добротный чемодан. Жаль его взламывать.

Он продолжал смотреть на меня, поигрывая топориком. Я понял, что он хотел бы присвоить топорик и только ищет предлог. Пожалуй, не столько для меня, сколько для себя самого. По сути дела, он, должно быть, человек порядочный: расстреливать людей в рамках обычных служебных обязанностей — даже если обязанности эти ему не по душе — это было в порядке вещей. Но изъять у кого-то (хотя бы и у кандидата в смертники) его собственность — тут требовалось какое-то моральное основание, договоренность, пусть видимая. Я кивнул головой, солдат явно остался доволен. Подбросив топорик, он ловко поймал его и отдал краткую команду своим подопечным покинуть помещение. Сам же не спеша вышел первым.