Современный человек (СИ)

— В самом деле? А чем в твоём понимании математика описывает чувства, которые будят в нас излюбленные книги и звучание любимых мелодий? Или какой формулой диктуются оживающие воспоминания на фотокарточках?

Если бы я сам знал. Но говорить о том, что математические системы специально были избраны мной для того, чтобы прикрыть свою атрофированную и так тяжело отзывающуюся на что-либо душу, я не хотел.

Так и не дождавшись моего ответа, Фрай в том же добродушном жесте, что и на аукционе, поднял бокал:

— Давай выпьем за знакомство.

— И за нормальных людей, — вслух пробормотал я, тоже подняв свой бокал. Мужчина, кажется, услышал сказанное, но вида не подал, если только его улыбка сделалась более сдержанной и сглаженной, будто бы сам он себя нормальным не считал, чтобы выпивать за подобное.

— Вздрогнем!

— Вздрогнем!

Песни сменяли друг друга вслед за скольжением иглы проигрывателя, которая неумолимо двигалась к краю пластинки. «Вроде последняя песня, нужно будет перевернуть», — подумал порядком разморённый я, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза локтем. Фрай по-прежнему сидел с идеально выпрямленной спиной и, выпив уже намного больше меня, напевал знакомые строчки в унисон Элтону. Его чистый и низкий голос действовал на меня не хуже снотворного, и я совершил над собой усилие, чтобы подняться на ноги и достать из портсигара бодрящие кубинские сигары.

— Будешь? — предложил я гостю.

— Пожалуй, воздержусь. Страдаю от головной боли при смешивании алкоголя с крепким табаком.

Курить одному не хотелось, и я подошёл к проигрывателю, чтобы включить обратную сторону пластинки. Фрай, наблюдая за тем, как я переставляю бегунок в нерабочее положение, сказал:

— Можем не дослушивать. Я уже достаточно тебя утомил, поэтому давай ляжем спать.

— Но ты ведь ещё не хочешь спать, посидим ещё, — от мысли, что после провала в сон на несколько часов утро наступит так скоро, с меня мигом спала вся усталость. Я не хотел прощаться с этим мужчиной, чьё присутствие одновременно действовало на меня успокаивающе и вместе с тем будило где-то на краю сознания чувство удовлетворения от нахождения рядом.

— Честно сказать, я вряд ли смогу уснуть. Мне редко удаётся заснуть раньше трёх-четырёх часов ночи, — признался Фрай. — Поэтому не обращай на меня внимания.

Проигнорировав его слова, я всё же перевернул пластинку и, похлопывая себя по щекам, хмыкнул от раздавшихся из динамика строчек «Я жил на съёмной квартире, шестью этажами выше, я давал тебе послушать свои пластинки, я давал тебе свою любовь» [Elton John — Whenever You’re Ready (We’ll Go Steady Again), 1973].

— Бессонница или привычка?

— И то, и другое в какой-то степени. Ночь — моё любимое время суток, поэтому я приучил себя ложиться довольно поздно, чтобы не лишать себя прелести предрассветных часов.

— Звучит так, будто у тебя нет необходимости отрывать себя с утра пораньше от постели.

— Такой необходимости в самом деле нет, — уклончиво ответил Фрай.

Напрямую спрашивать о том, кем и в каком формате работает такой обеспеченный мужчина, как мистер «Эф. В.», позволяющий себе приобретать ненужные картины из личной симпатии к перелётным птицам и бездумно бросающий свою дорогую одежду на валики диванов в чужой квартире, было бестактно, поэтому я лишь мог позавидовать его распорядку дня.

— Но приходится себя заставлять, — выдержав некоторую паузу, добавил собеседник, с не сходящей с лица улыбкой допивая, подумать только, я сбился со счёта, какой бокал. На языке вертелся совет, чтобы он так не налегал, но это тоже казалось слишком неуместным, потому что держался Фрай абсолютно трезво и ничто не выдавало того, что он пил, кроме запаха спирта и, как создалось ощущение, более замедленной, приобретшей лёгкий оттенок меланхолии речи.

Мы говорили о разном, практически не затрагивая больше никаких личных тем. За отвлечённым диалогом мужчина наконец позволил себе расслабиться и вместе со мной откинулся на спинку дивана.

Пластинка продолжала вращаться с частотой 78 оборотов в минуту, задавая фон нашей вяло текущей беседе ни о чём и вместе с тем обо всём. Однако, наверное, так не могло продолжаться вечно.

«Определённо точно не могло продолжаться вечно», — поправился я.

В один момент мы оба умолкли, будто исчерпав допустимый запас нейтральных для обсуждения с незнакомцем тем, и, повернув друг к другу головы, молча смотрели друг на друга. Глаза Фрая были всё такими же трезвыми, но по расслабленному выражению его лица я никак не мог понять, о чём он думает. Зато я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что происходит в моей собственной голове, и, борясь с невесть откуда возникшим искушением дотронуться до его губ, отвёл взгляд.

Из молчания нас вывели вступительные аккорды, как я отметил, последней на пластинке записи. Услышав песню, Фрай заметно оживился и, вслушиваясь в текст, спросил: