Современный детектив ГДР

Что же от меня надо их начальнику? Заключенных сюда редко приводили. Мне вдруг стало жарко. Часто забилось сердце, я вспотел, к горлу подступила тошнота, чего со мной никогда не бывало. На телефонном аппарате замигала лампочка, сдержанно прогудел зуммер. Сняв трубку, секретарша дважды ответила «да». Шефер вопросительно взглянул на нее. Она кивнула и показала на кабинет начальника. Я очень отчетливо вспомнил теперь все детали: обитая дверь, золотистые сверкающие шляпки гвоздей, вторая дверь, которая при помощи рычагов открывалась синхронно с первой.

Начальник исправительного учреждения, майор, сидевший за модерновым письменным столом, устремил на меня пронизывающий взгляд. Я машинально вытянулся по стойке «смирно», забыв о своей полосатой арестантской одежде. В этот миг я почувствовал себя унтер-офицером, который стоял перед командиром. Майор, удовлетворенно кивнув, посмотрел налево. Я проследил за его взглядом — и обомлел. Пальцы невольно сжались так, что ногти впились в ладони. Теперь мне уж не было жарко, на лбу выступил холодный пот.

За столом, который, вероятно, служил для совещаний, сидел человек в темном костюме и оценивающе разглядывал меня.

— Вы уже знакомы с прокурором Гартвигом, — нарушил майор гнетущую тишину и указал мне на ряд стульев по другую сторону стола.

— Да, я знаком с прокурором… по процессу, на котором меня признали виновным!

Я обождал, пока усядется Шефер, потом сел сам. И все время смотрел на прокурора, готовый в любую секунду защищаться. Из уст Гартвига я впервые услышал на процессе слова «пятнадцать лет заключения». Мне казалось, это конец. Но жизнь продолжалась: приговор, побег, снова арест — в Берлине… затем отбытие наказания, месяц за месяцем, полгода. И вот я снова сижу, как тогда на процессе, и жду, пока он заговорит…

Сначала Гартвиг слегка откашлялся. Потом раздражающе зашелестела бумага — он листал какое-то «дело». Мое? Прокурор небрежно отложил папку в сторону и посмотрел мне в глаза. Я выдержал его взгляд.

— Приговор против вас вступил в законную силу, — начал он наконец. — А вы продолжаете утверждать, что не совершили преступления, хотя срок наказания вам бы не увеличили, если бы после приговора вы сознались в своей вине. Думаю, что срок даже смягчили бы, как я уже говорил на суде. Но это лишь при условии, что вы действовали в состоянии аффекта, то есть чрезвычайного возбуждения. — Он по-прежнему внимательно смотрел на меня. — Но я хочу поговорить с вами не об этом, а о вашем поведении после вынесения приговора.

Его серые глаза словно стремились проникнуть в мои мысли; взгляд прокурора был цепким, проницательным, однако ни жесткости, ни пренебрежения я в нем не уловил. На вид Гартвигу было самое большее лет сорок. Уже немало серебряных нитей вплелось в его каштановые волосы.

— Ну ладно, — послышался опять его спокойный, невозмутимый голос, — я не собираюсь вас допрашивать, мне хочется лишь знать: вы по-прежнему отрицаете свою вину?

Я подумал: вот шанс добиться снижения срока. Надо только признать, что Мадер довел меня до белого каления. Или, скажем, напал на меня, а я был вынужден защищаться… Или же такая версия: убивать Мадера я вовсе не собирался, я только пригрозил ему ножом, чтобы он прекратил драку, а он опять полез, ну и напоролся… За такие враки мне скинут года три, а то и пять или семь. Если положение безвыходно, почему бы и не исказить немного факты?.. Нет, это безумие: сознаться в преступлении, которого не совершал, ради того, чтобы сократить срок, который я должен отбывать за несовершенное преступление!

Прокурор хотел мне помочь, я это чувствовал, но не понимал зачем. Не мог же он, хотя бы и косвенно, толкнуть меня на ложь, чтобы тем самым получить законное основание для снижения срока?

Вздор. Я исходил из моей невиновности, он же был убежден в обратном и разве что больше не верил в прямой умысел.

Майор задумчиво смотрел на меня. Он наверняка считает, что я преступник и лгу из трусости. Признайся я сейчас в чем-нибудь, он лишь презрительно усмехнется. Почему-то безумно хотелось, чтобы он не думал обо мне плохо.

А Шефер, который сейчас с затаенным интересом наблюдает за мной? Как бы младший лейтенант ни старался, в заключении мне не было покоя. В самом деле, обрести его мог только виновный. Но слова Шефера «настоящий парень проявит себя и в безвыходном положении» крепко запали мне в душу. Я поднял голову и посмотрел в глаза прокурору прежде, чем с решимостью сказал:

— Нет, я не убивал.

Гартвиг кивнул.

— Почему же вы тогда не подали кассацию, а сбежали после приговора? Побег — это подтверждение вины. Если кто и питал еще какие-либо сомнения, то теперь убедился, что вы виновны в содеянном.

Что он, решил поиздеваться надо мной? Он ведь лучше меня знает, насколько безнадежной была бы кассация. Пусть не считает меня дураком.

— Вы потребовали бы пятнадцатилетнего заключения, если бы сомневались в моей вине? — спросил я не без коварства.

— Нет, — сразу ответил он.