Современный детектив ГДР

Молчание. Я чуть ослабляю хватку. Он тут же выскальзывает из-под меня, бросается к двери, барабанит по ней и истошным голосом вопит:

— На помощь!

В коридоре раздаются быстрые шаги. Вспыхивает лампочка. Мюллер рвет на себе рубашку, опять барабанит в дверь и орет как резаный. Я растерялся, стою истуканом между койками и смотрю на дверь. Она распахивается. Двое вооруженных охранников стоят наготове в коридоре, третий, надзиратель, влетает в камеру и отталкивает Мюллера. Тот, искусно притворяясь, все вопит и вопит и тычет в мою сторону.

— Что случилось? — спрашивает надзиратель и подозрительно оглядывает камеру.

Я пожимаю плечами. Но он уже увидел выломанный прут и поврежденную решетку.

— Он хотел бежать, — бормочет Мюллер задыхаясь. — Я его стал оттаскивать, а он меня чуть не убил. Уведите меня отсюда, я боюсь!

Я ошарашен. Мюллер ехидно ухмыляется.

— Отведите меня к следователю немедленно. Хочу дать важные показания.

— Сейчас, в два ночи? — удивляется надзиратель.

— Забирайте свои вещи, Мюллер, и выходите! — командует из коридора офицер тюремной охраны.

Мюллера уводят. Я прислоняюсь к степе.

— Н-да, Вайнхольд, опять не повезло, — говорит надзиратель усмехаясь.

— Все вранье. Это он хотел бежать, — выдавливаю я.

— Конечно, конечно, он пытался бежать, а вы, как порядочный человек, удержали его.

— Именно так и было.

— Да, да, именно так, а не иначе. Только вот что: нам тоже стало известно, что вы категорически отрицаете все, в чем вас обвиняют. Берите-ка свои вещи! У нас тут много камер.

И вот я снова один, лежу на койке, и больше всего мне хочется удавиться. В чем же я ошибся опять? Был слишком доверчивым? Надо было сразу, когда Мюллер предложил бежать, поднять шум и потребовать, чтобы меня перевели в другую камеру. Но я не захотел его выдавать. Проклятая сентиментальность! Теперь-то я наконец понял: к людям, у которых есть грехи на совести, следует подходить с иной меркой.

Мюллер коварно использовал мою нерешительность. Ему поверят. Если так пойдет и дальше, меня пора помещать в психиатрическую больницу. А если бы я убежал с ним? Что меня удержало? Ула? Да, но не только она. Во мне еще осталось немного надежды и доверия. Лишь два человека могут мне помочь: прокурор Гартвиг и старший лейтенант Вюнше. Честно говоря, я побаиваюсь их: на допросе я вспылил и не захотел давать показания. Можно ли рассчитывать на обоих — теперь, когда мое положение стало еще хуже?

А Ула? Неужели она будет презирать меня всю жизнь? Когда-то она была мне безразлична, до того, как я последний раз приехал из армии в отпуск. Из года в год мы играли вместе с другими детьми и в «прятки», и в «салочки», а с ней вдвоем даже в куклы, плавали в озере наперегонки, пели, танцевали. Позже она стала держаться в стороне от нас, мальчишек…

И вот тот день отпуска: собственно, я пригласил ее танцевать лишь потому, чтобы она не подумала, будто я зазнался. Но запах ее волос вдруг пробудил во мне неодолимое желание зарыться в них лицом. Глаза ее игриво поблескивали, улыбка манила. Тщетно пытался я вести беседу в прежнем доверительно-нахальном тоне, то есть, попросту говоря, трепаться. Но все, о чем мы раньше болтали, теперь показалось мне глупым. И прежде, чем я понял, что же между нами изменилось, танец окончился. Меня даже взяла досада, когда ее тут же подхватил на танго какой-то толстогубый парень из соседней деревни. Он ее так прижимал к себе, что она почти не могла танцевать, и вдобавок еще елозил слюнявыми губами по ее медным волосам. Так и подмывало схватить его за шиворот. Я с облегчением вздохнул, когда она сама высвободилась из его тисков и заставила соблюдать должную дистанцию.

Не успели раздаться первые звуки следующего танца, как я пересек зал и поклонился ей.

— Ну да, неужели ты и вальс танцуешь? — спросила она, удивившись.

Только сейчас я расслышал — такт в три четверти. Она заметила мою кислую мину.

— Ничего, постараемся обойтись без аварии, — шепнула она улыбаясь. — Только руководить придется мне.

Мы кружились с ней до полуночи, не пропуская ни одного танца. Я проводил ее домой и у дверей хотел обнять. Ула, мягко отстранившись, призналась мне, что мой брат сватался к ней, хотя и без успеха, но она боится, что между нами, братьями, может возникнуть ссора. Однако Фриц меня тогда меньше всего беспокоил, я быстро убедился, что у него не было шансов…

И вот теперь он снова ее осаждает. Чем же я могу ему помешать? Только дав показания, и немедля! Но сейчас ночь. Придется ждать, а тем временем может произойти многое.

Наконец-то начинается новый день. Я уныло жую завтрак. В дверях появляется надзиратель.

— Ешьте быстрее, — торопит он, — старший лейтенант Вюнше ждет.

Я запихиваю последний кусок хлеба в рот и быстро прохожу мимо почему-то смутившегося служаки в коридор.

Вюнше, как обычно, с непроницаемым видом сидит за столом. Даже глядеть на него неохота. Неужели он не бывает хоть чуточку взволнованным? Ну пусть наорет на меня, грохнет кулаком по столу — все лучше, чем это молчание.