Современный грузинский рассказ

Задумавшись, он смотрит мимо меня и рассказывает что-то невероятное — о чем бы вы думали? — о жабе! Оказывается, жаба видит насекомое только в тот момент, когда оно движется — пронесется перед ней, жаба кинется на него, а если не мелькает поблизости насекомое, глаза ей застилает серая пелена, и это потому, оказывается, что мозг ее устроен крайне примитивно, — если б она замечала вокруг себя все, воспринимала все цвета, не вынесла б напряжения и умерла, не выдержал бы ее мозг.

— Человек же… — продолжает он. — Мозг же человека… Совсем иной у него мозг, человек именно тогда тупеет, когда не мыслит, когда ничего не видит, не воспринимает, не мечтает… Так что стоять в очереди вовсе не значит терять время — стой себе и размышляй, кто мешает думать… Хочешь не хочешь, всегда что-нибудь слышишь и видишь… Не верите? Закройте глаза, вот так… Ну, как? Видите?

— Нет.

— И не слышите?

— Нет.

— Напрягите слух.

Где-то капало, доносился далекий шум проехавшей машины.

— Ну, слышите?

— Да.

— И даже если закроете уши, все равно что-нибудь представится, так уж устроен человек. Попробуйте…

Заинтересовался я, знаете, зажмурил глаза, зажал уши. Сначала ничего не было, только мельтешили в черноте пестрые точечки, и назло респонденту я старался ничего не представлять себе, но вдруг передо мной отчетливо возник фотоаппарат на раскоряченной треноге, а когда открыл глаза, вздрогнул от неожиданности: невообразимо маленький, тщедушный юнец лет восемнадцати — двадцати — волосы зачесаны набок, невзрачный, проворный — яростно тер щеткой испачканный рукав, я недоумевал — откуда он вдруг появился? — и респондент сказал: «Ассистент мой, Клим».

Как же я не сообразил — узенькая дверца была распахнута, я сидел, зажмурив глаза и зажав уши, и не мог, понятно, ничего заметить.

— Очень приятно, — бодро представился Клим, протягивая свою маленькую руку. Я подал свою, он пожал ее, глянул на мои пальцы: «Подтекает авторучка? Покажите». Я показал. Он сосредоточенно повертел ее, сдвинув брови, проворно достал из ящика пузырек, откупорил, смазал ручку желтоватой жидкостью, подул, покрутил и вернул:

— Извольте, все в порядке.

А респондент заметил, довольный:

— Горит, так и горит у него все в руках. — И снова обратился ко мне: — Увидели что-нибудь?

— Когда?

— Закрыв глаза.

— Да, фотоаппарат.

— Вот видите, даже фотоаппарат запомнился… — и взгляд его снова стал задумчивым, — А сколько романов, куда более интересных, чем любой аппарат на свете, ну, например, может, читали… О, их столько. О каком его спросить, Клим?

— «Мадам Бовари», — благоговейно произносит Клим.

— Да, хотя бы… читали «Мадам Бовари»?

— Э-э-э… Нет, — выдавливаю я из себя, он же, глядя в упор, спрашивает:

— Поверите в мою искренность, если выражу вам свое восхищение?

— Нет.

— Ну, тогда — мы лучше промолчим.

И даже Клим, этот молокосос, глядит на меня осуждающе, и хотя я редко краснею, чувствую, заливаюсь краской.

— Обязательно прочту.

— О-о, — произносит человек, кладя мне руку на плечо, и сразу меняется, смотрит ласково с улыбкой, — угодил я ему, одним словом.

7