Современный грузинский рассказ

— Попрошу быть немного вежливей, — руководитель разъярен. — Что вы пристали с этой вашей литературой! Так и я могу вас удивить, ну-ка скажите, что вы знаете о моей науке и ее блестящих представителях, кто такие Эмиль Дургхаим и Макс Вебер или Парсонс и Мертон, что вы слышали о Паретосе и фон Визе, — руководитель разошелся, я ликую. — Кем были Шепанский, Бекер и Питирим Сорокин?

— Что ж, оставим литературу, — говорит респондент. — Вы совсем позабыли, что я не литератор, а фотограф, и с такой амбицией перечисленные вами Фамилии перечеркну именами корифеев фотографии: что вы слышали, к примеру, о великом Луи Дагерре, что скажете о достижениях Карла Цейса и Иоффе, какая связь между фотографией и полиграфией и что изобрел Эрнст Лейтц? Какая должна быть выдержка при такой погоде, как сейчас, например, и какого вы мнения о Максе Альперте? Какие работы Родченко, Микулина и Тиканадзе вам нравятся… — И вкрадчиво: — А?

И тут руководитель пятый раз хмуро покосился на меня.

О, какое уродливое, страшное слово — «повлаборантили»…

— И все же, и все же я вынужден признаться, — респондент грустно смотрит на руководителя. — Не верю я в возможность создания моих карцеров-люксов, не потому, что не стоит их создавать, нет… И не правда, будто перестанешь бояться смерти, если многое повидаешь и многое переживешь, — наоборот, еще тяжелее будет расставаться с жизнью, но будешь знать по крайней мере, что жил полной жизнью, повидал весь мир. И человек вроде меня, возможно, молвит, лежа немощный на смертном одре: «Эх, хороша была, черт возьми…», а человек вроде вас, здоровый, возможно, спросит злорадно: «Что — жизнь или литература?» А я… угодно знать, что скажу я в ответ?

— Что вы скажете?.. — спрашивает мой руководитель, он в смятении.

— А я отвечу: «Разве это не одно и то же было?»

— Замечательно, маэстро! — восхищен Клим, респондент же продолжает:

— Я все-таки старался не показать вам, поздравляемым, свое полное превосходство и ни звука не проронил о поэзии — щадил вас… потому что наша маленькая Грузия — одна из великих и могучих держав на поэтической карте мира.

— Поэзия, поэзия, подумаешь, какая важность! — говорит руководитель, лицо его покрывается пятнами.

— «Упал ребенок на улице, в пыль…» — шепчет респондент. — Что может быть горестней этого, поразительна сила поэзии…

— Упал, упал, — злорадно говорит руководитель, — велика беда, если упал! Он упал, а добрые прохожие окажут помощь… Кто из нас не падал в детстве, но при содействии положительных прохожих мы снова становились на ноги. Подумаешь, какое де…

— Боже правый, что он несет! — руки респондента воздеты. — Ты слышал, Клим? Какая дикость! — и взволнованно спрашивает: — Вы могли бы повторить?

— А почему бы и нет! — не отступает руководитель, все так же непреклонен.

— Клим! Умоляю, Клим, сбегай в двадцать третий номер, к Вано, не застанешь его — вот мой паспорт, возьмешь под залог у кого-нибудь магнитофон, на десять минут, запишем эту фразу и тотчас вернем! Беги, Клим, держи паспорт, — он крайне возбужден, но при этом вроде бы шутит. — Магнитофон! Полцарства за магнитофон, Клим! Так выразиться — о господи! — «при содействии положительных…»! Живо, Клим, лети!

— Не беспокойтесь понапрасну, — говорит руководитель, голос его дрожит. — Мы уходим.

Он встает, встаю и я, идем к выходу, поправляем галстуки, надеваем пальто, а респондент — без пиджака, в одной рубашке — упрашивает остаться, умоляет, но руководитель все так же непреклонен, решительно тянется к ручке двери и шестой раз хмуро косится на меня, а респондент же — о дерзость! — предлагает теперь сфотографироваться: «Пожалуйста, прошу вас, для моей коллекции — это будет снимок века — вместе, на одном фото, полковник Джанджакомо Семинарио и Аурелиано-толстый до того, как растолстел!»