Современный грузинский рассказ

Неужели это то самое лицо, которое, словно загадочный талисман, притягивало двенадцатилетнего мальчика и никогда до конца не раскрывало своей тайны (что за неуловимый оттенок, подобный подкрадывающемуся к затаившейся в рогозе зеркальной глади воды ветерку, скользил временами по этому лицу), неужели это то самое тело, которое будило в мальчике животное желание скорости, полета, освобождения от какой-то сковывающей тяжести — не в то ли далекое детство мчат его сейчас с головокружительной быстротой вертящиеся колеса! Вдруг Коба заметил, что женщина самозабвенно, отрешенно отдалась физическому ощущению стремительной скорости машины, и понял, что эта бешеная езда, мягкое шуршание покрышек по асфальту, зеленая река садов по обочинам, с неуловимой быстротой несущаяся вспять вдоль тянувшейся широкой лентой автострады — казалось, бились о стекла гулкие брызги этого безумного потока — разбудили в спокойном теле женщины оторванное от всего на свете, странное блаженство, не имеющее ничего общего с ее душевными переживаниями и вызванное лишь механическим передвижением, стремительным полетом тела, и вдруг одолела Кобу горькая, унизительная ревность к раздражающему шуршанию шин, к железу, к скорости и ко всему, что сейчас пробуждало в ней совсем иные, не имеющие никакого отношения к Кобе чувства, будто бы чужой, бесплотный и нетленный мужчина встал между ними.

— Море, — сказала Ивлита.

Умиротворяющей голубизной ворвалось оно в растревоженное сознание Кобы и успокоило его.

— Твое море, — спокойно произнес он.

Она молча кивнула.

— Вечером искупаемся.

Ивлита окинула его тревожным взглядом, и по тому, как резко, чтобы не выдать себя, она вновь обернулась к окну, Коба понял, что его непроизвольно домашний, откровенно смелый тон окончательно сломил ее. Одной-единственной, необходимой и непроизвольно верной интонацией убрал он последнюю преграду, перешагнуть через которую не решался так долго, и обнадеживающе и с пониманием сжал ее пальцы.

Внезапное волнение Ивлиты током пробежало по его телу и печальной радостью поведало о ее непреложной, роковой покорности.

Машина свернула с автострады, объехала цветочную клумбу и остановилась на вымощенной разноцветным сланцем площади.

— Вот вам и ресторан, — сказал шофер.

Коба вышел из машины и придержал открытую дверь. Ивлита ловко поставила на плиты свои длинные, сильные ноги и, высунувшись наполовину из машины, несколько задержалась, будто желая навсегда запечатлеть в его памяти мягкую, зачаровывающую складку платья, изящную, точеную руку на дверце машины, показавшуюся в глубоком вырезе, отливающую неземной белизной и чистотой бретельку, так гармонирующую со всем ее обликом, свободно покоящуюся на ее несколько округленном, но все еще по-девичьи подвижном плече с едва заметными впадинками на ключице, плавную линию гибкой спины. Казалось, она изучила самую выигрышную позу своего совершенного тела и вдруг, подобно сорвавшейся пружине, выскочила из машины и прижалась к Кобе. Этот внутренний, дикарский, то ли от длительного путешествия, то ли от удивительно притягательной силы внезапно открывшегося взору бескрайнего простора порыв потерявшего равновесие тела гулко отдался в нем боязливой дрожью, и, чтобы скрыть охвативший его страх, он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, но она всего лишь сочувственно улыбнулась, надула губы и с откровенным кокетством отвела заупрямившуюся руку мужчины. И во всех ее действиях, и в замедленных движениях при выходе из машины, и в этом последнем жесте Коба отчетливо почувствовал ее внезапное преображение — с какой-то самоотверженной отвагой смирялась она с судьбой, отметая от себя любые сомнения и подозрения, способные помешать исполнению ее решения, с безоглядной смелостью будила усмиренные нравственным долгом страсти и, обнаженная, входила в непривычное царство предрешенного будущего, пытаясь своим внезапным и насильственным преображением убежать от самой себя, с удивлением наблюдавшей за каждым своим шагом и пытавшейся натянуть, словно маску, этот надуманный, внезапно обретенный облик, и спасти тем самым от падения и позора самое дорогое, самое заветное.