Современный грузинский рассказ

Вдруг ее поступок показался ему до того нелепым и непонятным, что он стал испытующе приглядываться к каждому ее шагу, к каждому движению в надежде заметить что-либо, за что можно было бы ухватиться и прогнать это тягостное подозрение. До сих пор он не думал о причине, которая побудила ее вернуться. С того самого дня, когда он впервые увидел ее, и скорее даже с того самого вечера, когда в приморском парке столкнулся с разыскивающей его Ивлитой, одурманенный лишь собственными чувствами, бродил он как в полусне и не старался понять ее чувств, — он был счастлив уже тем, что она понимала его, тем, что сочувствовала ему, и тем, что доверительно следовала за ним повсюду, — они то сидели в кафе, то гуляли по аллеям приморского парка, то смотрели часами на выстроившихся у причала, то и дело вытаскивающих из воды блестящих плоских рыбешек рыболовов; а чаще всего бродили по пустынным уютным освещенным лампионами улочкам города, до тех пор наслаждаясь его красотой и безмятежностью, пока Ивлита не поглядывала тревожно на часы и не начинала прощаться — оказывалось, что ей пора домой, не то брат сойдет с ума от волнения. Все происходило так естественно и непринужденно, что у Кобы постепенно исчезло беспокоившее его чувство вины, и, как бы боясь неосторожно, одним мановением руки разбить свое счастье, он уже не думал о себе. Более того, в ожидании грядущего наслаждения он даже увлекся этой игрой — когда-нибудь он ведь откроется ей, а может быть, вовсе не скажет ничего, пусть все так и останется тайной, еще одним сладчайшим воспоминанием! Чувствуя себя обладателем тайны, он ощущал даже собственное превосходство, а порой, глядя на светящееся доверчивой, простодушной радостью лицо, и сострадание и, вероятно, благодаря этой уверенности в себе не удивился он, когда она сказала, что вернется завтра первым же рейсом, и, ни минуты не усомнившись в правдивости этого обещания, не попытался выяснить, что за неотложное дело возникло у нее вдруг в Тбилиси, и хотя почувствовал сожаление, что и без того короткое его счастье лишится еще одного дня, внезапность ее отъезда облекала это странное приключение еще большей таинственностью — но только проводив ее в аэропорт и просидев весь вечер в четырех гостиничных стенах, понял он, в какую опасную вступил игру, и — испугался.

Это не было страхом ни перед расплатой, ни перед неопределенностью будущего. Опьяненный страстью, он не помнил ничего на свете, кроме этой женщины и завтрашней встречи с ней, но, вспомнив проведенные вместе вечера и восстановив в памяти каждое ее слово, озаренное желанной свободой ее лицо и самозабвенную, безоглядную смелость, впервые испугался за себя.

— Здравствуй!

Женщина не ответила, только пристально посмотрела ему в глаза, и в этом глубоком, горящем взгляде прочел Коба укоризненный, отчаянный упрек в том, что произошло, и в том, что должно было произойти.

Ивлита молча протянула ему чемодан, он так же молча взял его, и они быстрым шагом направились к зданию аэровокзала. Она шла, несколько опережая его, легко покачивая своим прелестным телом, поворачивая время от времени голову, а когда она поправляла растрепавшиеся на ветру волосы, ему открывался ее изящный профиль, и, казалось, исчезала та неловкость, которую они испытывали и перед самими собой, и перед друг другом.

Она задержалась, дожидаясь, пока он откроет ей двери, и только когда они вошли в здание, остановилась, резко повернулась и, многозначительно улыбаясь, с достоинством победителя спросила: «Ну, и как же мы поживаем?»

Коба уже ощутил ее, приобретенное ценой этого странного самопожертвования, превосходство, понимал он и то, что и она его чувствует, — так же, с сожалением и не совсем охотно, но в то же время с неосознанным чувством собственного достоинства и вечной доброты приносит девочка тайком от родных сладости или любимую игрушку своему больному товарищу, и это чувство противоборства, постигнутое магическим детским инстинктом, поначалу сковывает обоих своей необычностью — первую именно от ощущения собственного превосходства, а второго тем, что он догадывается о неловком положении подруги, попирающей собственное превосходство, словно подчеркивающей свою беспомощность и роковую покорность и тем самым вселяющей в него уверенность в себе. Коба улыбнулся, сочувственно и с благодарностью обнял ее за плечи и нежно привлек к себе — в течение всего этого времени он впервые коснулся ее так смело, но она с упрямством обиженного высвободилась из его объятий и уже с непритворным страхом, в надежде услышать от него слова утешения, выдохнула:

— Господи, видишь, что я, глупая, натворила?

— Вижу.

— И что?

— Ну, пока в этом ничего страшного нет! — попытался он пошутить.

— Конечно, дальше будет интереснее. Поезд уходит в десять?

— Куда ты собралась?

— Домой, к детям. Куда же еще?