Современный югославский детектив

— В сорок пятом, перед самым концом войны, я сдуру подался в Германию. В Загребе остаться побоялся из-за магазина этого, на который позарился. Думал вернуться, как все забудется… Попал в лагерь для перемещенных лиц, ну и… знаете ведь, как это бывает… Стал политическим эмигрантом, право убежища получил. Деньжонки небольшие, что с собой были, быстро кончились. Работу подыскать трудно, даже временную, а и сыщешь, так половину заработка отдавай лагерному «боссу»… Пробовал я промышлять контрабандой, но дело не пошло, полиция сразу меня схватила. Стало меня домой тянуть, да чем дальше, тем больше, только об этом и заикнуться было нельзя. В лагере как узнают, что кто-то домой засобирался, устраивают ночью «темную», бывало, что и до смерти. Там этим делом усташи заправляли, они какую-то свою политику гнули. Мне тоже один раз ночью здорово навтыкали…

— Кто были те люди? — спросил я. — Вы их знали?

— Нет… Даже не видел их раньше… Да и потом тоже. Но за что били, знал, они сказали…

Бора вернулся в комнату и положил передо мной листок бумаги. Я успел его прочесть, пока Владо Мандич тянул свою одиссею. Написано было следующее:

«Мирко Црнкович осужден в 1945 году на пожизненное тюремное заключение за шпионаж, как агент немецкой разведгруппы AMT-VI, в которую вступил, будучи югославским гражданином, еще до оккупации Югославии. В качестве такового действовал в Загребе в годы войны. Арестован в конце войны при попытке с остатками немецких войск бежать в Австрию. Помилован, срок истекает на днях».

— Однажды эмигрант какой-то — по имени я его не знал, только по виду, да еще что он из усташей, — пригласил меня с собой в город — дескать, в гости. Привел на квартиру — богатая такая квартира, хозяин, похоже, хорошую деньгу зашибал, только хозяина этого я прежде не встречал. Имени не знаю — он мне не назвался, а сам я не посмел спрашивать. Со мной обошлись вежливо, он уже знал, что мне домой хочется, и обещал все устроить, только за это я должен был уговорить Мирко к ним вернуться…

— Как это — вернуться?! — изумился я. — Отсидев такой срок, опять бежать за границу?

Мандич пожал плечами.

— Не знаю… Мирко, наверно, сообразил бы, что делать. Я должен был только сказать пароль и передать их наказ. А если он колебаться станет или откажется, я должен был его уговорить, не то пообещали в расход пустить и меня, и мою жену. А она, вы же знаете, Миркина сестра… Они думали, что Мирко согласится, когда я ему все выложу…

— Как вы попали в Югославию? Вам дали какие-нибудь документы?

— Нет… То есть я получил документы для въезда в Австрию. Меня сопровождали двое. Спрашивать их о чем-нибудь мне запретили. А из Австрии в Югославию мы перешли нелегально…

Я прервал его вопросом:

— В каком месте вы перешли югославско-австрийскую границу?

Мандич пожал плечами.

— Не знаю точно, но думаю, где-то возле Марибора, потому что мы поездом добрались до Граца, а потом двинули пешком, избегая людных мест… Когда это было, точно не могу сказать, мы и по Югославии все больше шли горами да лесом… Пока не выбрались на дорогу, где нас поджидала машина… Три ночи провели в лесу. На этой машине меня и привезли в Загреб…

Эта история звучала невероятно и казалась бы состряпанной на редкость наивно, если бы не была правдивой. Выражение лица, мимика, сопровождавшая рассказ, вся манера поведения Мандича создавали впечатление, что он не лжет. Посему я даже не пытался прервать его замечаниями, уличавшими во лжи. Пускай говорит как хочет, а если окажется, что лжет, можно будет сменить тактику и добиться правды… Чем больше этот человек говорил, тем сильнее я убеждался, что он всего-навсего запутавшийся бедолага, которого кто-то использует в своих темных целях.

— В Загребе, — продолжал Мандич, — мне велели идти домой. Я должен был вернуться к жене и скрываться у нее несколько дней, пока Мирко не освободится из Лепоглавы. И после того, как я уговорю его связаться с людьми, которые меня послали, у меня больше никаких с ними дел нет. Смогу свободно объявляться властям. Недавно была амнистия, я тоже под нее подпадаю, меня бы проверили и отпустили… Так мне сказали еще в Германии, да я и без них это знал… Только я ни во что не хотел вмешиваться и еще до возвращения сюда надумал от них улизнуть при первом удобном случае. Потому я ту витрину и разбил и упираться не стал, когда милиционер меня повел…

— Почему же вы так упорно молчали? — спросил я. — Не проще ли было, попав к нам, все рассказать?

Ответ прозвучал вполне резонно:

— Я не хотел Мирко закладывать до того, как он из тюрьмы выйдет, а этим типам тоже не хотел помогать — пускай сами к нему подступаются и уговаривают. Мирко — брат моей жены, значит, родней мне приходится, вот и ни к чему его перед властями оговаривать, будто он опять затевает чего-то. Потому я молчал. И даже если б меня в сумасшедший дом определили — все равно бы молчал… До тех пор пока у Мирко все не уладится…