Современный румынский детектив

Пока я был доволен только одним — возможностью быстро передвигаться благодаря «одолженной» машине. Из-за скаредности владельцев она простояла в гараже так долго, что о ней забыли. В конце вечеринки, когда я ждал рыжую у ванной, мне случайно довелось услышать, как господин Мими спросил у своей прислуги — старой девы с вечно похотливым взглядом, — уложен ли багаж и заказано ли такси. Братья Алботяну покинули Бухарест, и было бы грешно оставлять на приколе в гараже их «опель-капитан» (правда, вышедший из моды и обветшавший), в то время как я должен был, как святой апостол, сбивать подметки или надеяться на милость таксистов.

Проблема нужной мне аппаратуры была почти решена. Оставалось только поскорее увидеться со старым вором — специалистом по подслушивающим устройствам. Несомненно, в его арсенале имелись необходимые мне орудия, и не составило бы большого труда за литр обещаний заставить его раскрыть футляры. Как и молодой вдове, отставным ворам ночи кажутся слишком длинными. Разница лишь в том, что у воров бессонница неизлечима и рецепт от нее, пусть даже это окажется микстура для полоскания горла, равноценен секрету изготовления мармелада из пустых спичечных коробков. В обмен можно кое-что получить, даже снижение тарифа на одну треть.

— Я приехала! — отвлек меня от размышлений голос пассажирки. — Хочешь чашку горячего чая?

— Откуда вдруг такая любезность? Вот кофе бы я выпил с удовольствием. — Я повернулся и посмотрел на нее с самым невинным выражением. — Неужели ты хочешь узнать меня поближе?

— Довольно, мне все ясно. Ты не понимаешь хорошего отношения!

Она вышла, а я запер машину и побежал следом. Догнав ее, я заложил руки в карманы, засвистел и запрыгал на одной ножке. Все еще шел снег. Мой свист отражался хрустальным эхом, и мне вдруг захотелось кричать от радости, гикать, шуметь: божественная лира тоже издает иногда тупое блеяние.

Она занимала квартиру на верхнем этаже высокого здания, и мы долго поднимались по бесконечной полутемной лестнице. Мне вдруг взбрела в голову шальная мысль: как она себя поведет, если ущипнуть ее сзади?

Убранство квартиры являло счастливое сочетание изысканности и практичности. Дорогая мебель, китайские вазы, бухарские и персидские ковры, несколько полотен кисти Лукиана и Тоницы, среди которых затесались, диссонируя с цветами и ангелочками, странные гравюры в манере Мегенберга или Грюнпека, изображавшие монстров, бесов и безобразные безголовые существа. Вдоль всех стен стояли шкафы, заполненные книгами. Кроме того, имелся полный набор бытовой техники, отражающий последние достижения в этой области. Я не заметил ничего лишнего — ни дорогих безделушек, ни статуэток, ни сувениров. Вся обстановка говорила о строгом вкусе хозяйки. Можно было подумать, что здесь живет мужчина, если бы в воздухе не витал несомненно женский аромат. Когда-нибудь я сумею наконец понять, отчего ее кожа пахнет одновременно духами, книгами и табаком.

— Извини, пожалуйста. Пока я переодеваюсь, ты можешь сам сделать кофе. В кухне есть все необходимое.

Она оставила меня одного в огромной комнате, которая могла служить и столовой, и библиотекой, и гостиной, и даже студией. Вещей здесь было много, но они не создавали впечатления восточного базара.

Я приподнял уголок оконной гардины — поражающего размерами гобелена с изображением жертвоприношения Ифигении. Крыши окрестных домов — старинных окетливых особнячков — напоминали белых медведей, спящих на бескрайней льдине.

— Я была уверена, что ты бездельничаешь! Весной, глядя в это окно, лучше понимаешь строки: «Окутан нежной дымкой сад…»

— «…и в путь пустились муравьи. И трубы больше не дымят, и вновь поют нам соловьи», — продолжил я.

— Чудесно! — обрадовалась она, хлопая в ладоши. Именно эти стихи и должны были приходить ей в голову, когда она любовалась пейзажем из своего окна. Простое домашнее платье, пожалуй, даже прибавило ей очарования. Большинство женщин любят рассказывать о себе (конечно, в разумных пределах); я подумал, что и она поведет себя так же.

— Чем ты занимаешься?

— Главным образом кинокритикой.

— Может, — внезапно осенило меня, — ты Серена Сариван? Она улыбнулась и ничего не ответила. Но через какое-то время, думая, что я лишился дара речи, решила меня подбодрить:

— Ты удивлен? Может, я не соответствую тому представлению, которое у тебя сложилось?

— У меня не было сложившегося представления ни о том, как ты выглядишь, ни о твоем характере. Я считал тебя начинающим циником.

— А теперь твое мнение изменилось?

— Да. Теперь я считаю тебя зрелым циником.

— Ты упустил удобный момент для комплимента, — Серена сделала кислую мину. — Я иду готовить тебе кофе.

Когда я узнал, кто она, то резко изменил свое мнение о ней. Ведь при поверхностном суждении она производила впечатление играющей в загадочность, капризной, избалованной и нахальной кошечки, скорее всего глупенькой. Но Серена Сариван просто не могла быть глупенькой.