Современный румынский детектив

" Альбине" такая обстановка, какая бывает, когда в доме покойник. Левая часть помещения, где находится собственно кондитерская, закрыта для публики. Посередине, в полной прострации, сидит заведующий, неподвижно глядя перед собой. За его спиной всхлипывает молоденькая продавщица. Две другие из-за прилавка враждебно следят за каждым движением трех контролеров, которые допрашивают старичка в голубом халате — вероятно, старшего пекаря. Справа, сквозь стеклянную дверь кондитерской, видны лица любопытных, пытающихся понять, что происходит.

Несколько минут созерцаю эту картину с улицы, через витрину, затем открываю дверь. Одна из продавщиц бросается ко мне.

— Куда, товарищ? Закрыто, не видите? Нас контролируют! — В последние слова она вкладывает сарказм, предназначаемый, видимо, не столько мне, сколько контролерам.

Я легонько ее отодвигаю и направляюсь к хлюпику в очках, в котором вычисляю главного санэпидемщика. Он тоже совсем не расположен к кооперации, но стоит мне удостоверить свою личность, и его тон меняется на самый медовый:

— Как хорошо, что вы подошли, товарищ майор. Может быть, вам удастся найти концы, а то мы бьемся впустую целый день. Эти люди не желают ни в чем признаваться!

— Такие инциденты еще когда-нибудь бывали? — интересуюсь я.

— У нас — ни разу! — Заведующий вскакивает, внезапно придя в чувство. — У нас собственная пекарня — все всегда свежее!

— А человека чуть не уморили. Отчего же это? — едко говорит главный контролер, и по тому, как заведующий пожимает плечами, я без труда заключаю, что с сегодняшнего утра этот вопрос ему задавали по крайней мере раз пятьдесят и он всякий раз реагировал точно так же.

— Но это правда, что таких инцидентов раньше не было? — обращаюсь я к главному.

— Что правда, то правда, исхитрились — за все время ни единой рекламации.

— От вчерашней партии эклеры остались?

— Осталось несколько с витрины, — отвечает другой контролер. — Мы их все отдали на анализ.

— Ну и как?

— Ну, и все были качественные, ничего мы из них не выжали.

— Может, только одно было испорченным?

— Такого быть не может, товарищ майор, — решительно вступает старший пекарь. — Я, слава богу, кондитером тридцать восемь лет. Случалось иногда недоглядеть, бухнуть не слишком свежее масло или яички, но тогда вся партия получалась негодной, а не одно пирожное. И уж поверьте, вся партия не доходила до клиента, это уж вы мне поверьте!

— А не затесалось ли в партию какое-нибудь старое пирожное?

— Невозможно, — вмешивается заведующий. — Позавчера мы вообще не пекли эклеров, я это уже говорил, на витрину их выложили вчера, у меня вся документация в порядке.

Поворачиваюсь к главному контролеру.

— Все так?

— Так-то оно так, да…

Я вздыхаю. Бывает же, чтобы тебе не доставляло никакого удовольствия подтверждение твоих гипотез.

— В таком случае, — подбиваю я итог, — вьюод однозначен: с пирожным все было в порядке.

— Ага, что я говорила! — вскрикивает молоденькая продавщица, которая во все время нашего разговора плакала не переставая. — Мало ли что он мог съесть!

— Да, мало ли что… — поддакиваю я.

Любопытно, что самое большое облегчение чувствуют, похоже, сами контролеры. Они в мгновение ока сворачивают свои бумаги и ретируются к дверям.

— Счастливо оставаться, — бросает с порога главный. — Вы легко отделались, товарищ Чоропарул! Но в другой раз будьте все же повнимательнее!

Через секунду их уже нет. Следует, естественно, классическая сцена всеобщей признательности. Продавщицы и пекарь не знают, как меня отблагодарить, а заведующий даже пытается всучить мне взятку в виде пирожного со взбитыми сливками. Я принимаю, с тоской думая о своей диете, но на прощание расплачиваюсь по прейскуранту с продавщицей за прилавком.

* * *

В театре мои подозрения начинают обретать все более определенные контуры. Беседую прямо за кулисами с помрежем.